Время жестоких снов

Сейчас не вспомню ни одной конкретной даты, не восстановлю в памяти ни одного телевизионного репортажа. Помню обрывки разговоров с отцом, его спокойные, осторожные объяснения. И переполненные эмоциями ночные разговоры с Мариушем – мы ведь были уже почти взрослыми, но когда пытались представить, как они могут выглядеть, прятались от собственных видений под одеялами. Скоро оказалось, что последствия открытия Пограничья куда более драматичны, чем самые мрачные из наших фантазий. И это длится до сих пор. Хотя до сих пор есть те, кто утверждает, что ситуацию, в которой мы оказались, следует называть контактом, а не конфликтом, что все это – лишь фатальный результат невозможности взаимопонимания. И именно из этой двойственности возник конфлакт – термин, который все не сговариваясь ненавидят. И настолько же не сговариваясь используют. Интерес, страх и беспомощность.

И сомнения. Не помню, была ли изобретена технология, делающая возможным путешествие по Пограничью уже после контакта, или только благодаря ей мы открыли Пограничье и бездну.

Не помню я и того, когда люди отбросили сомнения и объединились, чтобы в рамках Всемирного Союза вместе действовать против чудеси. Как если бы однажды они просто пришли, словно тяжелая грозовая туча, наползающая из-за горизонта: стальные жуки патрулировщиков; сирены, предупреждающий сигнал которых люди ожидают с парадоксальным нетерпением; наземные отряды, прочесывающие наименее очевидные закоулки нашего мира.

Грозовая туча принесла и темную сторону сети, единственное медиа, в котором есть информация о войне. Это на темной стороне прячутся эфемерные сайты на таинственных серверах, которые часто сносят прежде, чем кто-нибудь вообще на них выйдет. Там находятся группы и дискуссионные форумы, которые порой служат источником неоценимых советов, порой же – попросту киберпространствами групповой терапии. Потому что светлая сторона медиа по-прежнему функционирует как огромная машина лжи, призванная восстанавливать равновесие мемосферы. Сотни тысяч людей ежедневно конструируют гигантскую иллюзию, в которую никто не верит. Мне порой кажется, что мы – словно девочка, которая скорчилась в пылающем доме и способна лишь закрывать глаза и затыкать уши, вопреки огню, уже коснувшемуся ее волос.

Сомнения. Помню, как сразу после открытия бездны в Пограничье послали переводчиков, чтобы те попытались установить контакт с чудесью. Вернулась только одна. Вернулась и стала самой истовой сторонницей открытой войны. Она была там и поняла: чтобы спастись от пожара, девочка должна открыть глаза.

Строгиня Михальская. Несколько раз мне казалось, что на светлой стороне я встречал скрины из фильма, героиня которого выглядит точь-в-точь как она. Не знаю, что и думать об этом, на всякий случай стараюсь избегать таких картинок, опасаясь атаки скривицы. Честно сказать, я даже и думать об этом опасаюсь. В этой женщине есть что-то от бездны. Чем сильнее я удивляюсь отцу, тем сильнее ему завидую. И чем больше ему завидую, тем сильнее ему удивляюсь.

* * *

Встреча с Дагмарой и разговор на лавке подействовали на меня так, словно я проглотил целую упаковку туссипекта. Не мог усидеть на месте, метался по комнате, как герой подвисшей приставки. Что за утро! Отец вернулся из патруля, теневые варшавские серверы перемалывали очередную весточку от Мариуша, а теперь еще эта девушка. Дагмара. Девушка. Девушка! Такое случалось с героями сериалов по MTV, с подростками-сверхчеловеками, на которых хорошо смотрелись даже майки-алкоголички. Вот ведь! Дагмара.

К счастью, отношения с матерью вернулись к норме – к негласному удобному уговору. Мы решили, что утром ничего не случилось. Я спросил ее о новых соседях. Она о них и понятия не имела – в последнее время выходила из дома еще реже, чем я.

Вообще люди медленно исчезали с улиц. Мы теряли город, а город терял нас. И болел. Везде биллборды, словно разноцветные прыщи, – мутили в головах, лущились мусором. Город пожирала горячка. Бродя по улицам, я касался влажных, потных стен. Чувствовал, будто бы их изводила необходимость сохранять привычную форму. Порой это был трепет, слабая дрожь под ногами, резонирующая с судорогами моих кишок. Люблин страдал, все это мучило его, выворачивало.

И не знаю, что было бы, если бы не его зеленый кровоток. Потому что в эту пору года город цветет – пушистые шары крон, словно шелестящие дождевики, похищают пространство между кварталами. Мне все чаще казалось, что только благодаря им все еще стоят целые районы, опираясь бетонными и кирпичными скелетами на мощные органические подмостки. Именно поэтому я так сильно боялся зимы и все реже выходил куда-то, кроме собственного микрорайона.

К счастью, тренажерка находится рядом. На пути туда я прохожу три квартала, две новых стройки. Металлический забор скрывает раны от бесшумных внезапных схваток – места, где граница, уничтожаемая разрастающимся по ту сторону сгустком, трескалась и искривляла человеческие тела и мысли.