Время жестоких снов

На паркинге под клубом стоял военный «супер-хаммер», а прохожие, казалось, его не замечали. Проходя мимо военной машины, я за толстым стеклом заметил женское лицо, рассеченное черной повязкой на глазу. И мне сразу сделалось неудобно и тяжело.

Строгиня Михальская ждала в «супер-хаммере» моего отца, который выжимал внизу нечеловеческий вес. Фрагменты медленно складывались в единое целое, нежеланное в глубине сердца – так отдельные файлы складываются в сообщение от Мариуша.

* * *

– Откуда у тебя этот шрам? – спросила Дагмара.

Я решил, что короткая штанина старательно наглаженных ради такого случая бриджей задралась и девушка заинтересовалась шрамом на бедре. Мне бы пришлось соврать. Я не мог рассказывать ей о своих обязанностях выпрямителя. Но она смотрела не на ногу – на мой лоб.

– Шрам?

– Этот.

Указательным пальцем она коснулась моего виска.

Бог мой. Это было как удар электричеством, только теплый и приятный.

– Да глупая история.

– Такие – самые интересные.

– В детстве у нас были зеркала на дверях комнат. Однажды мы с братом решили, что если стоять спиной к зеркалу и потом очень быстро повернуться к нему лицом, сможешь увидеть там свой затылок. Я попытался – и с размаху впечатался в зеркало лбом.

Дагмара захохотала – искренне и заразительно.

Прежде чем к ней прийти, я семнадцать раз проверил, нет ли на обещанной ей пластинке повреждений. Дилемма простеца: можно ли пойти на встречу этажом выше в тапочках? В конце концов я выбрал тенниски, которые все равно снял в прихожей.

Теперь я сидел рядом, смотрел, как она смеется. И не хотел, чтобы переставала. Она что-то заметила, ее глаза стали серьезными.

– Ну что?

– Ничего. – Я опять посмотрел на пластинки на ее полке.

– Не над тобой смеюсь. – Она отвела волосы от лица.

– Все путем. – Воспользовавшись случаем, я глянул на ее часы. Реплика канареечно-желтого «Свотча», но я уже не сомневался, что они – блокер чудеси. Ее короткие шорты были такого же цвета.

Мы были одни, отец Дагмары забрал жену и пса-пенсионера на какое-то фирменное мероприятие над Пясечно. Дагмара с самого начала говорила много, и меня это вполне устраивало.

Раньше они жили в Пулавах, повышение отца повлекло за собой перевод в Люблин. Матери не нравилось, но Дагмара пошла тут на психологию, и это решило дело. Девушке хватило, когда я сказал, что просто не поступал в универ. И мне не пришлось избегать темы вербовки.

– Гляди. – Она показала внутреннюю сторону предплечий. Они тоже были в веснушках, и по обоим бежали старые, еле заметные шрамы. – Третий класс. Я съезжала с горы на велосипеде и поняла, что руль чуть перекривило. На половине дороги, чтобы его выровнять, я зажала стопами переднее колесо.

– Скажи еще, что в младшей школе.

– Что?

– В третьем классе младшей школы.

– Вот ведь! – Она хлопнула меня кулаком в плечо.

Я показал ей бледный кривой шрам на носу. Когда она придвинулась поближе, я почти забыл, о чем хотел рассказать.

– Мне было восемь, Мариушу – десять. Не знаю, что нам пришло в голову. – Наши колени вот уже несколько секунд соприкасались. – Мы играли в пятнашки. А чуть раньше засунули себе в носы мел. – Она поморщилась. Но рассмеялась. – Я гнался за ним по квартире и уже почти поймал, но ударился о кровать родителей, лицом вниз, с расставленными в стороны руками.

Она охнула, но все еще смеялась.

– К счастью, у них там лежал мягкий матрац. Один мелок оказался тупым, вызвал легкое кровотечение. А вот второй был заточен, такой большой русской точилкой…

– Помню их!

– …пробил кожу и вышел наружу.

Она морщилась, но смеялась.

– У меня был огромный распухший носяра, из которого свешивались черные концы швов. Дети во дворе называли меня Гонзо.

Она не поняла почему. Шести лет разницы между нами хватило. Я объяснил, кто такие «маппеты»[98]. Она – скорее из вежливости – призналась, будто что-то такое помнит.

– А меня какое-то время ребята со двора дразнили Срачкой.

– Срачкой? – Я не был уверен, не ослышался ли.

– Срачкой.

Я боялся спросить почему.

– Из-за вот этого. – Она тронула щеку. – Из-за веснушек. Один придумал, что когда я родилась, отец кидал в меня говном, а мама заслоняла меня дуршлагом.

– Обхохочешься.

– Пришлось навалять ему по шее.

– Таков закон джунглей.

– Точно.

Стемнело. Кожа Дагмары теперь казалась покрытой загаром. В неконтролируемом приливе романтической смелости я сказал ей это. И сразу пожалел.

Она встала, смущенная, и включила лампу на столе. Встал и я.

– Ладно, – сказал. – Буду собираться.

Сейчас это было последнее, чего я хотел.

– Ладно, – сказала Дагмара. Свет лампы снова обсыпал ее веснушками. Мне нравилось. Она же заговорщически усмехнулась. – Скоро вернутся мои.

Даешь, Озимчук. Как в MTV.

– Что делаешь завтра?

– После обеда едем за покупками. А до этого – ничего.

– В полдень на лавочке? Могу дать послушать классные вещи.

– Договорились.

Она сказала, что не выпустит меня без реванша за мою музыку. Пока выбирала для меня пластинку, я взглянул на полку с книжками. Между скандинавскими детективами была вложена еще одна пластинка. Я сделал вид, что ничего не заметил.