Время жестоких снов

Обычно такие сражения длятся не больше минуты. Чудесь ударяет, деформируя реальность или – когда атака происходит в семантическом спектре – содержание наших мозгов. Когда граница ломается, начинается тревога, приводящая к двойному результату. Во-первых, к месту разрыва молниеносно слетаются автоматы, за которыми подтягиваются вооруженные рассгустами металлические наемники – и физически одолевают вторженцев. Во-вторых, активные на данный момент инфосемантики бьют в подвергнувшееся атаке пространство максимально концентрированными пакетами простых новостей – чтобы ликвидировать изменения мемосферы.

Хуже всего то, что даже выигрывая, мы проигрываем. Закон сохранения энергии неумолим. Такой интенсивный обмен ударами приводит, по крайней мере, к частичному расхреначиванию всего вокруг. Отсюда вирусные деформации содержания медиа: внезапные гнойнички отвратительных сайтов, в которых можно потеряться; отсюда детские вопли, приклеивающиеся к радиопрограммам по нашу сторону границы. Или телевизор, когда он внезапно включается в моей комнате на нулевом канале, передавая немое, размытое VHS-видео: на нем большой гроб, в котором лежит одетый в костюм, истерзанный труп отца.

Отсюда и деформации города. Большинство – временные, убираемые стационарным оборудованием, которое день и ночь работает на будто-бы-стройках – таких, как те, мимо которых я хожу по дороге на кач. Однако некоторые остаются, слишком внушительные и мощные для наших бульдозеров – как недостроенная башня с пятью шпилями, что растет во дворе люблинского замка и возвышается – в нашем кухонном окне – над старой городской застройкой, словно огромный злобный сорняк. Это раскидистое блядство еще не повстречало свою Пянтковскую. (Однажды отец велел мне не говорить с мамой о башне; она плохо на нее реагирует и научилась ее не замечать; счастливица).

Вход с улицы, несколько ступеней вниз, прямо в матовое сияние, вонь измученных тел и тевтонское техно. Мальчики направо, девочки налево, над гардеробом большой плакат детективного агентства, занимающегося выслеживанием неверных партнеров. Я не мог решить, к какому полу он больше обращается, но чувствовал, что плакат здесь на удивление уместен.

В тренажерный зал я пришел во время многомесячной пытки в посттравматической реабилитации, когда пришло время сменить резиновые мячи на что-то потяжелее. И хотя из-за небольшого веса мышц у меня немного (один инструктор сказал мне как-то, что из говна мне пулю не отлить), кач для меня необходим. Без регулярной порции упражнений я чувствую, что тело становится сонным и расхлябанным, перестает противостоять постоянному напору врага. Когда-то я верил, что, тягая железо, смогу размышлять над множеством вещей. Что повторяющийся ритм все новых и новых серий оставит меня с глазу на глаз с моими мыслями, поможет думать. Ничего подобного.

Очередной вес, очередные простые движения, одно за другим, серия за серией – все они отсекают голову, фантастически сводя меня до тела – и только. Остается самое простое – чистая физика: масса, вес и сила, векторы и рычаги. Люди, закрытые в тесном, полном тяжелого металла пространстве, работают сообща, но сосредоточены лишь на собственном мясе: мышцах, костях, связках. Все понимают, кто тренируется уровнем ниже.

Вот именно. В субботний день здесь пусто и удобно, поэтому я откачался меньше чем за час. А на пути в гардероб заметил, что дверь вниз открыта. Дверь вниз. Я огляделся. Больше никого. Из-за двери, той двери, до меня донесся лязг стали, далекий и глубокий. Словно кто-то перебрасывался железнодорожными вагонами. При мысли, что я могу их увидеть, плакаты вокруг меня затанцевали польку. Только вот спускаться туда строжайше запрещено. Но ведь я был один.

Десятком ступеней позже я заглянул в очередную дверь. И почувствовал себя так, словно мне опять десять, и я получил железные доказательства, что святой Николай существует.

Трое мужчин тренировались в небольшом зале. Нет, поправил я себя, помещение было размером с качалку наверху, но внутри находилось нечто значительно большее. Трое гигантов выжимали гигантские тяжести. Молча слушали серьезную музыку, льющуюся из бумбокса.

Бионические коммандос, фронтовики, с мест прямых стычек с Пограничьем. Одаренные талантом убийства и регулярно принимающие отвар из струпов. Я видел, что супчики действовали. Солдаты, одетые в одни шорты, выглядели так, словно творец выделил им всю мышечную массу, которую пожалел, когда проектировал «Роллинг Стоунз». Было в них по два с лишним метра роста, бицепсы – размером с медицинский мяч, а загривки – как наковальни. Двое страховали третьего, который жал на лавке штангу, весившую – я быстренько прикинул – без малого тонну. При каждом повторе по камням его мышц пробегали фосфоресцирующие разряды, просвечивая сквозь разрисованную кожу. Когда я понял – сбежал наверх. Я знал эти татухи.