Он согласилась и, что вам сказать, ребята, я разволновался. Она уловила мои внутренние колебания и спросила, в каком номере обитает Джим. Через час мне стало ясно, что она не вернется. Моя самоуверенность съежилась до подростковых размеров, когда до меня дошло, что меня использовали.
Рей, Дороти и я решили возвращаться в L.A. на машине, через всю страну, поглядеть на нее, пока не исчезла и не изменилась. С той поры, как Стоунз стали нашими героями, я мечтал воспользоваться советом, данным на их кавере известной песенки и «прошвырнуться по “Route 66”.
К тому же мы были не прочь сэкономить деньжат.
Рей подкатил к дверям «Henry Hudson» на Шевроле 60-го года, который нужно было перегнать в Лос-Анджелес. За аренду денег не брали, только на бензин.
— Ничего тачка. Белая, хороший цвет… похожа на лоу-райдер, — пошутил я. — Багажник большой, сойдет.
Мы забросили вещи в багажник, и Рей вызвался первым сесть за руль. Переехав через Гудзон в Нью Джерси, мы направились на Запад.
Пенсильвания была вся в зелени, множество рек, красота. Мы без конца болтали о перспективах группы.
— Редактор «
— А мне понравился Ричард Гольдштейн, из «
— Похоже, в Нью-Йорке мы всем понравились, — тихо добавила Дороти.
— Да. Причем одновременно и критикам, и интеллектуалам, и хиповым малолеткам, — подытожил Рей.
Я призадумался, как высоко мы сможем взлететь. Рею хотелось, чтоб до самого неба. Он представлял себе Джима в Белом Доме. А себя видел государственным секретарем. Все эти фантазии меня забавляли, и одновременно чуть настораживали. А вдруг что и сбудется. Я подумал, что Джим слишком сумасшедший, даже для той популярности, которую он имеет сейчас! Мысль о том, что в его руках может оказаться побольше власти, меня пугала.
— Похоже, ребята, мы заехали в Рождество прямо посреди лета! — воскликнул я. Дороти сидела за рулем, мы ехали через горы и попали в настоящую снежную метель — завораживающее зрелище, как для нас, калифорнийцев.
— Дорогу не видно. Может, нам лучше остановиться? — спросила Дороти. Видимость становилась все хуже и хуже. Чувствовалось, что машину слегка заносит.
— Давай еще немного проедем — возразил Рей.
— Тихо-то как, — сказал я.
Внезапно задний мост повело юзом, и «Шеви» мигом занесло на встречную полосу. Дороти быстро выровняла руль и вернулась на правую сторону. Рей с наигранной веселостью пробасил, стараясь погасить возникшую панику:
— Я вот подумал, действительно, почему бы нам не остановиться в ближайшем мотеле!
— Сначала давайте вернемся на пару сотен ярдов назад и подберем мое очко, — нервно отшутился я. Мы подкатили к мотелю и решили, что здесь и заночуем. Я позвонил маме, мимолетно удивляясь, что на том конце провода — теплая, солнечная Калифорния, а сам я — где-то посреди безмолвного, белого мира.
В Оклахоме мы приметили симпатичный ресторанчик: серебристый поезд, настоящие вагончики на колесах. Наши желудки уже вели свои собственные беседы, так что мы решили перекусить. Место казалось просто замечательным.
Большая ошибка. Мы напоролись. В те времена, на просторах от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, длинноволосых водилось немного. Присутствие девушки-японки только усугубляло картину. Два белых хипана с узкоглазой. Плохая комбинация для Среднего Запада. Вдоль стойки сидела целая грядка мужчин с красной краской на загривках. Здоровенные мужики в шоферских бейсболках. Они все обернулись в нашу сторону, действуя нам на пищеварение. Один привстал и громко спросил у барменши: «Эй, зая, у тебя там ножниц не найдется?» Наверное, они решили, что мы с Реем гомосексуалисты. Меня взбесило. И я испугался. Я ненавидел всех, кому за тридцать. В этот момент я дал себе слово, что в пятьдесят я по-прежнему буду ходить с длинным хайром — до пят.
Инцидент за обедом так подействовал на нас, что следующие два дня мы гнали почти без остановок, пока не доехали до самого Западного побережья. Рей и Дороти оказались замечательными попутчиками.