Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Но я еще о той, священной, как ее называли, войне. Главными победителями в ней кроме Сталина, Жукова и других блистательных маршалов, имена которых мы, конечно, знали наизусть, были наши отцы, которые с осени сорок пятого начали прибывать в товарняках, идущих с запада. Они были молоды, голосисты и долгожданны, и рядом с ними нам, пацанве, притереться, принюхаться, потрогать звездочки на погонах было высшим счастьем. Отец нашел меня на Кавказе, и, когда забирал домой (домой!), высыпала во двор все наша детдомовская шантрапа, даже начальство, ибо для многих это было предвестие, надежда, что и к ним когда-нибудь тоже нагрянут с медалями на гимнастерке, да пусть и без медалей, но увезут навсегда в другой, не сиротский, не бездомный мир.

Могу утверждать, что отец хоть и не брал Берлина, но был Победитель, потому что он победил врага, который погубил его мать, мою смоленскую бабку (она умерла в лесу, в окопчике, изгнанная из избы), и еще он победил врага, который погубил его жену и мою мать… Но мой отец не мстил, он просто защитил свой дом. И самой высокой наградой за все четыре года войны была медаль «За отвагу». Но были у него и другие медали, и еще «Благодарности» лично от товарища Сталина, и мы сейчас, после смерти отца, храним их как память о Победах отца.

Но я запомнил еще, как кучковались солдаты-победители у пивных ларьков, с легкостью отдавая за зелье трофейные часы, губную гармошку или другие какие-то вещицы из нехитрого солдатского багажа… Там, у пивнушек, не раз я находил и своего пьяненького отца. Я так его боготворил! Может, догадывался, что «наркомовские» сто грамм, принятые им за войну, теперь добирались здесь не случайно, ведь чем-то надо было заглушить горькую память потерь, которая по-настоящему осозналась лишь сейчас. Парад закончился, а война, которая обожгла их молодость, годами, исподволь дожигала их изнутри и многих потом унесла. «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем», – сказал поэт Гудзенко, который от этих ран и умер.

А я еще помню тех, из победителей, что на шарикоподшипниках катались по вагонам и пели старые и новые песни. Старые, от Первой мировой: «Брала русская бригада галицийские поля, и достались мне в награду два железных костыля…» Новые, с переиначенными словами: «Ты меня ждешь, а сама с лейтенантом живешь…» Этих бедолаг, было понятно, не дождались дома. У меня тоскливо сжималось сердце от их песен, до сих пор помню все слова. А еще помню, как инвалидов вышвыривали на ходу из электричек, по велению главного Победителя, ибо они портили благостную картину столицы мира. Да и понятно, в стране победившего социализма нищих быть не могло. И когда я смотрел на тот стыдный парад в Чечне, я, наверное, видел то, что не могли еще видеть за праздничными маршами наши Победители: радостное возвращение домой, тусовки, наркотики, одиночество и беспамятство страны, которая обречет их, уцелевших и инвалидов, на долгое беспросветное доживание. Но это не лучше, чем когда-то живьем на ходу из электрички…

Но я-то хочу рассказать, как я и мои дружки по детдому тоже участвовали в Параде Победы. И был ослепительный день, утро, легкий ветерок, и наши мальчишечьи сердечки, напряженные от предстоящего марша Победы, счастливо трепетали, будто флаги на домах. И вот оно произошло: я маршировал во главе колонны, во втором ряду, среди барабанщиков, и это был высочаший момент всей моей жизни. Музыка вдруг затихла, и мы ударили в свои барабаны… Мы так свирепо и неистово колотили в них, что нельзя было не понять, что мы, и мы тоже, Победители.

Конечно, не было никакого Мавзолея, а была трибунка прямо на грузовичке, на нем стоял настоящий Герой Советского Союза (он потом тоже сопьется), мимо которого мы, затаив дыхание и печатая шаг, строем прошагали. Герой чуть хрипловато и совсем не заученно произнес слова о Победе, и мы двинулись по улицам дальше, навстречу новой, прекрасной жизни.

Покидая двадцатый…

Прощаясь с двадцатым веком, мы как бы вступаем в новую жизнь. И все вроде бы сходится: экономическая конъюнктура, новая власть, новый парламент и т. д. А вот что еще хотелось бы захватить с собой в новый век? И что оставить? Человечество давно играет в такие игры: «Что с собой возьмем»: в пустыню, в космос, на Луну, на Марс и т. д. Обычно берут лучшую книгу, конечно, Библию, лучшую музыку (Баха, Бетховена, Чайковского), лучшую картину, лучшее изобретение и т. д. Впрочем, это как бы абстрактно. Ну, а что на самом деле понесем мы на себе (или в себе) в тот новый мир, который грядет?

Великий Толстой на исходе XIX века писал: «Век и конец века на евангельском языке не означают конец и начало столетия, но означают конец одного мировоззрения, одной веры, одного способа общения людей и начало другого мировоззрения, другой веры, другого способа общения». Толстой, кажется, был прав, если новым мировоззрением XX века считать марксизм, верой – безверие, а новым способом общения то, что выразил точно в стихах Мандельштам: «Наши речи за десять шагов не слышны…»