Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Но, правда, историки оговариваются, что собирались-то горожане не все, а лишь из видных и обеспеченных семей, но пусть мне покажут город, где это самые низы до сих пор что-то о себе решают. Ну разве что решат, как за пакет крупы или бутылку водки продать свой голос. Но тут-то и выясняется, после первых открытых берестяных грамот, коих число теперь подходит к тысяче, что в своей личной жизни, в быту, в семье тот же самый народ вполне достойно самовыражался, делал хозяйственные записи и даже писал любовные письма. А значит, сам решал, и неплохо, как ему жить.

И когда Великий Новгород, расплачиваясь за свою независимость, пережил жесточайшие, даже для Средневековья, массовые репрессии от государя Ивана Васильевича, практически вырезавшего то самое состоятельное, а значит, наиболее образованное сословие горожан, несколько тысяч человек, от младенцев до стариков, было это для истории зафиксировано (посписочно!), с риском для жизни, в тайной книжице анонимного монаха и, слава богу, сохранилось и дошло до нас.

Свободолюбие, грамотность и общая культура были неразрывно между собой связаны. Тем и велик Новгород, что дает нам издалека уроки нравственности. Никого не осуждая, хочу напомнить о послании комсомольцев пятидесятых годов, которое до нас не дошло. Нетрудно угадать, что было в этом письме, их тогда писали, кто помнит, по всем городам, и текст, завизированный в верхах, был примерно одинаковый: он касался побед и свершений, которых мы тогда достигли. Рабы восхваляли свое рабство.

Мне повезло еще в молодые годы познакомиться с известным археологом Георгием Федоровым, написавшим книгу «Дневная поверхность», там и о первых раскопках в Новгороде, где он работал еще студентом. От него-то я узнал о древних деревянных тротуарах города, о его высокой бытовой и книжной культуре, проявленной в замечательных текстах на бересте, которые в те времена, начала пятидесятых, только приоткрыли нам неведомую страничку в истории города. Я даже побывал здесь на раскопах, работали в основном студенты и колхозницы, которым за каждую найденную берестяную грамоту давали премию от трех до пяти рублей. И вот последняя поразительная новость: в этом сезоне найдены в древнем слое одиннадцатого века четыре деревянных доски, на которых воском означены славянские письмена, самые древние, по отзывам академика В. Л. Янина, на четверть века древнее, чем Остромирово Евангелие. Находку сделали студенты-практиканты, учавствовашие в одном из самых крупных раскопов в центре города. К сожалению, от удара лопатой многие буквы рассыпались, но, как рассказывает знаменитый ученый, из сохранившегося текста удалось понять, что на досках записан Псалтырь: псалмы Давида, которые, по-видимому, древний учитель для повседневной работы переписывал на мягкий воск, и, подложив уже под рассыпанные буквы библейский текст, оказалось возможным восстановить часть утраты.

Читатель уже знает из интервью со знаменитым академиком об этой великой находке. Я лишь дополню его личным впечатлением, ибо мне одному из немногих повезло узреть самое древнее славянское письмо и как оно реставрируется. Конечно, я даже не мог мечтать об этом, но случайность, но гостеприимство новгородцев дали мне возможность взглядом прикоснуться к этому чуду.

И тут мне хочется поведать о Владимире Ивановиче Поветкине и его Новгородском центре музыкальных древностей, где он работает директором. Но это не совсем точно: Владимир Иванович российский самородок, музыкальный талант, умелец, который своими руками практически создал, украсил этот центр, превратив в живой музей, где звучит старинная музыка, исполняемая им на воссозданных по образцу предков гуслях и других инструментах.

Но это только малая часть духовной жизни музея. Музыкальными руками Поветкина восстановлены многие берестяные грамоты, и именно тут долгие сутки, недели, месяцы буковка к буковке восстанавливал он знаменитую находку. Нам (нас было трое) было разрешено к ней приблизиться, увидеть ее, положенную под стекло. Деревянные доски находятся на реставрации в другом месте. А здесь, на белом тексте Давидовых псалмов, черные глянцевые крупицы восковых букв, где-то уже сомкнутые в слова, хорошо читаемые, а где-то еще рассыпанные осколками, которым не нашлось пока места в тексте. Будут ли найдены? Владимир Иванович, который здесь, в уютной каморке, дни и ночи отсидел, собирая текст воедино, со вздохом лишь произнес, что это, что мы видим, кажется, финал: и глаза уже не видят, и никак более из разрозненных букв слово уже не собирается. Теперь буквы в рассыпанном виде будут жить при рукописи.