Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

В том, что делает на сцене Валерий Фокин, случайностей не бывает. С одной стороны – дерзкий художник, работающий формально на пределе возможного, тут сцена – лифт или алтарь церкви, кладбищенское подземелье, и уж само собой всякая метафизика, потусторонность и чертовщина, с другой – жесткая логическая выстроенность от постановки к постановке: Гоголь, Кафка, Достоевский… И снова, на днях, Гоголь. («Старосветская любовь», по мотивам Гоголя «Старосветские помещики», автор Н. Коляда.) Гоголь, но какой! Если в «Мертвых душах» с неистовой мечтой обогатиться Чичиков вступает на путь сложных, непредсказуемых отношений с миром теней («Нумер в гостинице города N»), приводящих нашего героя к трагической развязке, то в последней, самой что ни на есть сельской, идиллической истории о жизни уединенных, по словам Гоголя, владетелей отдаленных деревень, так знакомой нам по хрестоматиям, представлен мир старомодный, стародавний, архаичный уже во времена самого Гоголя – двух трогательно забавных (так нам прежде казалось) помещиков. «Я до сих пор, – продолжает Гоголь, – не могу забыть двух старичков прошедшего века… ясную и спокойную жизнь, которую вели…»

Еще со времен школы, хорошо помню, эти два образа преподносились нашими учителями как нечто пассивное, отсталое, этакая дремучая старина, которую не без грусти, но и не без доброй иронии пересказал нам великий писатель. Дай сами имена Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича среди модных тогда Электрин, Искр и тому подобного (так, моего друга звали Лемарэн: Ленин, Маркс, Энгельс) служили поводом для порицания кого-то, кто казался нам ужасно отсталым, погрязшим в пошлом мещанском быте. Да и клеймо «мещанина» было одним из самых ужасных.

На фоне всяких там телевизионных «страшилок», в которых нельзя уже отличить кровавый триллер от реального происшествия, сельская, едва ли пригодная для настоящей драматургии история протекает на сцене как мираж, как немая картинка из старой книги, невпопад взятой с полки. «Жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, – пишет Гоголь о своих героях, – что на минуту забываешь, что страсти, желания и неспокойное порождение злого духа, возмущающего мир, вовсе не существует…» Два названных героя: Афанасий Иванович (украинский актер Богдан Ступка) и особенно Пульхерия Ивановна в исполнении неповторимой Лии Ахеджаковой, с ее птичьим, более угадываемым, чем услышанным, щебетаньем по поводу всякой там бытовой ерунды, еще более подчеркивают, чуть комикуя, нескладную форму их существования.

Но хочу повторить: у Фокина не бывает случайностей, и, уводя нас в глубь времен, режиссер тем не менее возвращает нас в мир забытых ценностей, где забота о лекарственных травах и всяческих милых мелочах жизни оказывается так необходима для нас сегодняшних, не говоря уже о таких подробностях, как взаимная любовь, доброта и нежность отношений, уже исчезающих, исчезнувших из нашего рационального века.

То, что я сейчас пишу, – вовсе не театральная рецензия; спектакль – лишь повод оглянуться на себя, опомниться, встряхнуться и наконец понять: как же мы погрязли в атмосфере равнодушия, что удается нам без любви, жалости, сочувствия друг к другу – не говорю жить, а – выживать? И даже при этом чувствовать себя комфортно?

Некогда, побывав на одном из спектаклей Фокина по роману Кафки (его, кажется, сейчас снова возобновляют), я записал: «Час или около того длится действие, по зрительскому самочувствию похожее скорей на обморок, воздуха набрать нет сил, когда сосуществуешь рядом с чудовищным насекомым (его играет блистательно Костя Райкин), в которого превратился, по несчастью, обычный человек, проживавший в кругу любимой семьи. И вот какие странности: чудовище, чем дальше, тем больше, обретает черты человечности и любви, в то время как его человекоподобная и внешне респектабельная родня: мать, отец и особенно нежная дотоле сестренка, превращаются поистине в чудовищ, убивающих в конце концов ради собственного благополучия своего сына и брата. Волей режиссера нам дали возможность заглянуть в самих себя…»

Таким образом, кровная связь, перекличка между старыми спектаклями Фокина и этим, последним, очевидна. Только теперь отсчет градусов человечности и любви начинается с первой же сцены, а «респектабельные» семьи в данном случае, как ни прискорбно, это мы с вами и каждый из нас, кто способен соизмерить свою душу с душой Пульхерии Ивановны. Сцена и зал завязаны крепким узлом, и кого-то это раздражит, а кого-то заставит задуматься и даже обратиться к собственной жизни. Да так ли мы живем?

Да и кого из нас не захватывала странная, бесхитростная и, увы, недоступная мечта о том, чтобы уехать в глубинку, опроститься, завести образцовый сельский уклад, разводить лошадей (как Фолкнер), солить грибы, варить варенье, наплодить кучу детей и в окружении близких (а не в реанимационном отделении больницы) отойти в мир иной с сознанием, что оставляешь этот мир таким же надежно прочным, каким его застал в момент своего появления.