Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Закончив войну под стенами Парижа, командуя при взятии его русской и прусской гвардиями, в славе и орденах, тридцатидевятилетний генерал становится правителем кавказского края. Пришел он сюда, как он сам утверждал, с целью не временного непрочного мира, а полной победы и покорения враждебных земель. Программа же его такова: «Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены».

Прервусь, чтобы отметить, что, пребывая в разные времена, и в детстве, и зрелом возрасте, в Чечне, не только от взрослых, но от детей слышал и через полтора столетия имя Ермолова, произносимое с таким чувством, будто он с русским полком стоит поныне за стенами дома. А ведь из пятидесяти лет войны на время Ермолова падает лишь десять лет. Разговор же о доблестном генерале завел я потому, что в наших злободневных спорах о судьбах Чечни и Кавказа мы почти не заглядываем в историю и мало ее помним. Тем более и фигура, выбранная для разговора, как бы сродни нашим победоносным завоевателям-генералам, хотя эти последние в атаку под Бородином лично солдат не водили, да вряд ли будущий летописец скажет о них слова подобно Ермолову: «…С солдатами он обращается, как с братьями, дорожит каждой каплей их крови и во время экспедиций употребляет все меры, чтобы обеспечить успех с наименьшей потерей…» Осуществляя государственную политику, которая диктовалась той самой державностью, о которой мы столь много говорим, Ермолов предложил путь военный. «Кавказ, – говорил он, – это огромная крепость, защищаемая многочисленным полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать ее… Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду».

Начал он, понятно, с Чечни, оттеснив чеченцев за Сунжу и поставив первую свою крепость Грозную. Грозной она была, понятно, для Чечни, но вот парадокс истории, она станет со временем столицей этого народа. Были и другие крепости, но, не имея на своем вооружении вертолетов, доступ к дальним горным селениям можно было получить, лишь покоряя природу. «Предупреждая возможность нападения на колонны, главный военный комендант Чечни Иван Бабичев дал команду… в загущенных лесных массивах прорубать просеки…» Это сегодня. Но и прежде вырубались леса, и следом войска с пушками брали приступом и выжигали селения.

На увещевания императора Александра, требовавшего «кроткого», т. е. мирного, решения вопроса (ах если бы нынешние были на этом уровне!), Ермолов ответит: «Государь, внешней войны опасаться нельзя… Но внутренние беспокойства гораздо для нас опаснее. Горские народы примером своей независимости в самых подданных Вашего Императорского Величества порождают дух мятежный и любовь независимости…»

Но я далек от того, чтобы рисовать Ермолова одной лишь краской: как и его учитель Суворов, он не терпел роскоши, отказывался от наград, презирал столичных штабистов и любил русских солдат, и в приказах называл их «товарищами». «Раз помню, – вспоминает казацкий есаул, – в Чечнях это было, идем ночью с отрядом, темно, хоть глаз выколи, дождь так и поливает, грязь по колено. «Ай да поход! Хоть бы знать куда? – а то пропадешь ни за что… Хоть бы Алешка наш был с нами…» – Это солдаты. «С вами, ребята, с вами!» – вдруг загремел знакомый богатырский голос. Батюшки мои! Как грянут «Ура!» Куда и дождь, и грязь девались… Батюшка Петрович и накормит, и напоит, и к ночлегу приведет – и напасть не даст…» Так ли чувствовали себя бойцы Пермского ОМОНа под Веденом, оставшись в ту трагическую ночь не только без генералов, но и вообще без помощи?!

«Верно, ты слишком любишь отечество, чтобы желать войны, – писал ему уже император Александр Второй незадолго до его смерти. – Нам нужен мир для преобразований и улучшений, но в случае войны и употреблю тебя…» Умер Ермолов в 85 лет, дожив до севастопольской войны, в завещании он просил похоронить его как можно проще, без почестей, гроб сделать деревянный, по образцу солдатского, никаких за ним орденов не нести, а в Орел, к могилам матери и сестры, доставить на простых дрогах на паре лошадей, куда «не откажутся, – как он писал, – стащить меня старые товарищи артиллеристы». Они и доставили его, да его дети, которых было от горских жен, «кебинных», т. е. без венчания, двое сыновей и дочь. Те же артиллеристы сделали на его гробнице из чугунной гранаты светильник, отчеканив слова: «Кавказские солдаты».

Неизвестный поэт о нем написал:

Хоть дел великих окончанья
Рукою ты не довершил,
Но дух твой из глуши изгнанья
Других к победам предводил.
Свершить – тебе не дали время,
Но всюду там твои следы;
Тобою брошенного семя
Россия соберет плоды…

Старосветская любовь