Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Если что-то и было, то в подсознании, куда загоняла недобрые предчувствия рациональная память. Особенно когда уходили другие, те, кто был рядом с ним.

Уходило поколение, благословленное одними и осужденное другими.

Конечно, мы видели, что в последнее время он попадал в клинику: то сердце, то бронхи… Хотя продолжал курить. Но выныривал из непонятных нам глубин и как ни в чем не бывало появлялся на Комиссии, сдержанный, чуть улыбающийся, готовый к общению.

У него и шуточное четверостишие было по нашему поводу, которое он назвал «Тост Приставкина».

Это наши маленькие праздники,
наш служебный праведный уют.
Несмотря на то, что мы проказники,
нам покуда сроков не дают.

1995

Первым делом подходил к стене, где были вывешены мной рисунки моей дочки. Одобрительно хмыкал, рассеянно оглядывал огромный кабинет и присаживался в дальнем конце стола на свое место.

Но были еще стихи. Они всегда предчувствие.

И в одном из последних сборников, для меня особенно памятного, ибо там были стихи, которые он нам щедро дарил со своим автографом, все можно услышать и понять.

Сборник назывался «Милости судьбы».

Там особенно много строк об уходе.

Так и качаюсь на самом краю
И на свечу несгоревшую дую…
Скоро увижу маму мою,
Стройную, гордую, молодую.

И даже любимый им Париж, где это и случилось, чуть ранее обозначен как место, где можно… «войти мимоходом в кафе «Монпарнас», где ждет меня Вика Некрасов…» А Вика ждал… на небесах. ТАМ.

В сборнике есть стихи, которые он посвятил мне.

Дело не в моей персоне, ей-богу, мог быть и кто-то другой, к кому он обратился бы с этими словами. Я получил их в подарок лично где-то в Германии, после одного застолья. Четкий и очень разборчивый подчерк, ни одной помарки.

Насколько мудрее законы, чем мы, брат, с тобою!
Настолько, насколько прекраснее солнце, чем тьма.
Лишь только начнешь размышлять над своею судьбою, —
как тотчас в башке – то печаль, то сума, то тюрьма.

А долго ль еще колесить нам по этим дорогам

с тоскою в глазах и с сумой на сутулой спине?
И кто виноват, если выбор, дарованный Богом,
выходит нам боком?.. По нашей, по нашей вине.

Конечно, когда-нибудь будет конец этой драме,

а ныне все то же, что нам непонятно самим…
Насколько прекрасней портрет наш в ореховой раме,
чем мы, брат, с тобою, лежащие в прахе пред ним!

Реклингхаузен,

январь 1993 г.

На книжке Булат написал: «Будь здоров, Толя! И вся семья!»

Я думаю, книжка была подарена, когда мы встретились после летних отпусков у себя, на Помиловании. Нам оставалось быть вместе менее четырех лет.

12–15 июня 1997 г.

Похороны Булата

Всего несколько эпизодов.

Театр Вахтангова, мы приехали пораньше, почти все из Помилования, но стоим в очереди, в толпе. А мимо нас, выныривая откуда-то из переулка, проскакивают Костюковский, Огнев, депутаты… Всяческие, в общем, деятели. В нашу сторону не смотрят, хотя стоят такие, как Разгон. Ему-то под девяносто. Да и Галя Дробот немолода. Одна только Рада Полищук заметила, подошла и встала рядом с нами.

Подъезжает Гусинский с охраной в каком-то бронированном лимузине. Стража встает цепочкой, и он, проскочив уличный просвет, ныряет в двери. Теперь, пока не вынырнет, никого, ясное дело, не подпустят и близко.

В почетном пока стоять некому, а быстрый Иванушкин уже успел нас представить. Сам я бы постеснялся. Надевают нарукавники, выводят, я заменяю Васю Аксенова. Ко мне подходит, чуть покачиваясь, Разгон, и так, странно, мы стоим обнявшись и плачем в рукав друг другу, такие совсем не похожие на караул. Звучат в записи песни Булата, и вот чудо, именно в этот момент, когда мы приблизились к нему, он запел мою, любимую мной «Молитву».

Совпадение? Или – знак свыше?