Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

Ленка спит. Ей снится романтический Али-Баба, в белом теннисном костюме и с ведерком краски в руке. Он выводит на белом павильоне желтую полосу, а Августа в новой блузке, стоя у него за спиной, раздраженно качает головой: неаккуратно он красит… И грустно уставился в небо своим пустым моноклем крохотный бронзовый Рабинович, водруженный на парапет «Литературного кафе», и где-то высоко, в шестой сфере, плещут крылами серафимы, а ниже, меж тьмой и светом, парит над сероводородным морем местного разлива неприкаянный дух Гершензона… Но Ленка спит. И что ей до того, по какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?

* * *

– Наконец-то! – говорит Ленка. – Я уж думала, ты проспала…

– С тобой проспишь, – шипит Августа. – Кто мне звонил в полседьмого утра и трубку бросал? Три раза, между прочим…

– Да это не я.

– Так я тебе и поверила.

– Да ладно, скоро все кончится. Подойдет троллейбус, поедем, найдем эти камни.

– Я что-то не совсем понимаю: при чем тут камни?

– Я тоже не понимаю, – говорит Ленка. – Вообще-то, по традиции на могилу обычно кладут горсть камешков. В знак памяти… что-то в этом роде.

– С буквами?

– В том-то и дело, что нет. Откуда там буквы? Их просто с земли подбирают, эти камни…

– Ну?

– Предположим, эти самые цадики положили камешки на могилу Гершензона и ушли. А он решил с их помощью себя запечатать. И мистическим образом выжег на них буквы…

– Странный способ, – пожимает плечами Августа. – А какие буквы?

– Понятия не имею, – грустно отвечает Ленка.

– Это должно быть запирающее слово, – деловито говорит кто-то. – Тайное, мистическое запирающее слово, которым он сам себя упокоил…

– А что, вполне, – рассеянно замечает Августа, но тут же подскакивает и гневно шипит: – А ты что здесь делаешь?

Прислонившись к потрескавшемуся стволу акации, стоит мальчик Изя, на этот раз без скрипочки.

– Пошел вон, – говорит Ленка, – лингвист недорезанный.

– Я тоже хочу, – голос мальчика Изи автоматически приобретает противные ноющие интонации, – у вас вон что… а у меня вон что… мне велели «Плач Израиля» разучивать… а я что… он сложный, зараза…

– Шнитке, – поясняет Ленке Августа, опять же автоматически.

– Ага… Как помрет человек, так сразу такой шум поднимается… Разучивай его теперь… а я что…

– Вот же зараза… Ну что ты будешь делать?

– Подождем, – может, к тому времени, как троллейбус подойдет, он сам передумает…

Мальчик Изя вновь отошел в тень акации и принялся задумчиво ковырять в носу.

– Слушай, – говорит Августа, – похоже, троллейбусы вообще не ходят… Может, обрыв на линии?

– Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем Гершензону устраивать обрыв на линии?

– Господь с тобой, при чем тут Гершензон? Можно подумать, раньше они ходили как часы! Против нашего транспортного управления ни один Гершензон не выстоит… Гляди, что это?

Черный лимузин со слепыми стеклами бесшумно подкатывает к кромке тротуара, из него выходят двое – молчаливые, широкоплечие, они мягко берут Изю под руки и влекут его в машину.

– Изю отловили, – с облегчением комментирует Августа.

– Крутой малый, – уважительно замечает Ленка, – а кто у него родители?

Дверца захлопывается, но Изя делает какое-то отчаянное движение и на миг высовывается наружу.

– Тетя! – кричит он. – Тетя!!!

– Что-то не то, – говорит Августа.

Она делает нерешительный шаг вслед отъезжающей машине, но та, вильнув задом, уже скрылась за поворотом.

– Ну? – Ленка растерянно чешет в затылке. – И что нам теперь делать?

– А теперь, – раздается чей-то вежливый голос, – вам нужно идти к стоянке и аккуратненько садиться вон в ту вольву…

Ленка оборачивается. За их спиной вырастают два амбала – точные копии предыдущих.

– Позвольте, – возмущается Августа, – это еще зачем? Нам на кладбище надо!

– Именно туда, если вы будете упираться, мы вас и отвезем. За свой счет.

– Не понимаю…

– Дамочка, я вам доступным русским языком объясняю: если вы хотите увидеть своего племянника…

– Да никакой он мне…

– Молчи! – шипит Ленка, толкая Августу локтем в бок.

Неохотно переставляя ноги, они бредут к стоянке. Сопровождающий услужливо распахивает перед ними дверцу. Второй садится за руль, и серый «вольво» трогается с места, выворачивает на трассу и мчится в неизвестном направлении.

Ленка ерзает на сиденье.

– Это Али-Баба, – говорит она свистящим шепотом, – недаром он мне снился.

Августа издает какой-то определенный звук, но сопровождающий неожиданно оживляется.

– Удивляюсь на вас, – говорит он, – можно подумать, кроме Али-Бабы, уже и людей в городе нет? Мы едем к Зяме…

– А, – пытается сориентироваться Августа, – это у которого ларьки с синей полосой?

– Сама ты с синей полосой…

Трасса остается позади, машина кружит тихими переулками, выбирается на неприметную дорожку над морем, какое-то время едет по ней и наконец, въехав в услужливо распахнувшиеся ворота, останавливается у белого домика с параболической антенной на крыше.

– Прошу, – говорит сопровождающий.

– А я-то думала, – удивляется Ленка, – что это дом приемов городского головы…

– Это дом приемов городского головы. Вылезайте.

Они покорно бредут по дорожке, на которую осыпаются подсохшие лепестки роз.