Всё хоккей

— Да, странная история, — Надежда Андреевна пожала плечами. — И с чего бы это профессору Маслову, такому уважаемому человеку бояться Юры? Если хотите знать, у меня такое ощущение, что Юры вообще никто не боялся. Он настолько был безобиден.

— Но возможно… Возможно, это как-то связано с гибелью той девушки — Жени?

— Глупости! Откуда Юра мог знать какую-то Женю! Я с трудом верю, что он и Маслова знал! Может, профессор вас принял совсем за другого человека? Я не хочу вас обидеть, но вы льстите себе, когда утверждаете, что похожи на моего мужа.

Я пропустил ее колкость мимо ушей.

— Вполне возможно, что вашему мужу Маслов или Запольский предлагали работать у них в клинике?

— Ну, это я бы точно знала! А я даже понятия не имела, что Макс там работает! Впервые слышу! У него частная практика — это точно. И знаете, Виталий Николаевич, у меня такое ощущение, что это ваше расследование зашло в тупик. И вообще нет смысла его продолжать. И что мы ищем? Возможно, Юра вообще сжег эту папку? А возможно в ней ничего и не было важного! Понимаете, эта вся история, словно болото, тянет меня назад. А я вот впервые захотела что-то изменить в жизни. И вот начала со стрижки! И, знаете, получилось!

Она даже встала с места и покрутилась перед моим носом.

— Скажете, нет?

— Не скажу, — пробубнил я, слегка растерявшись.

— Не думаю, чтобы Юра был бы счастлив, узнав, что я заживо себя похоронила, и с утра до вечера копаюсь в его бумагах, дабы выяснить то, чего нет! В конце концов это его теория: чтобы жить дальше, чтобы двигаться дальше, нужно уметь многое вычеркивать из памяти. Только память тянет нас назад!

Похожие слова мне говорила и мама. И к чему привела такая амнезия?

— Вы поймите меня правильно, — Надежда Андреевна вдруг поникла и села на место, она даже слегка покраснела, словно устыдилась своих заявлений. — Я не говорю, что нужно забывать человека. Это кощунственно! Но многие обстоятельства, точнее — выборочные обстоятельства, их, все же, вычеркивать следует. Я вот, например, даже опасаюсь, что мы можем найти в этой папке? Хотел ли бы Юра, чтобы мы что-то нашли? Вначале брало любопытство. А теперь… Теперь только страх и уже нежелание, что-либо менять. Юра мертв. А я жива. И этот факт я не признать не могу.

И, словно в подтверждение своих слов, Надежда Андреевна покрутилась у зеркала, любуясь новой стрижкой. Она как никогда была жива.

В эту ночь я уснул только под утро — не давали покоя слова Смирновой. Мне всегда казалось, что она помешана на своем муже. Что она гораздо глубже и тоньше для банального желания не ворошить прошлое. Что она жила и всегда будет жить памятью. Памятью… Которая действительно жить мешает.

Если бы одним разом вычеркнуть из памяти тот смертельный матч, когда шайба попала в голову Смирнову. Разве бы я здесь находился? Я бы, наверняка, по-прежнему волочился по богемным тусовкам под руку с лже-Дианой, по вечерам вместе с ней злобненько обмывал кости нашим знакомым, перелетал из одной страны в другую, и в перерывах между игрой суетливо мотался по магазинам в поисках новомодных шмоток. Только, если бы я потерял память.

Но, как ни странно, я не хотел уже ее терять. Меня устраивало теперешнее положение. И в отличие от Надежды Андреевны, я собирался продолжать расследование. Я чисто физически ощущал свой долг перед Смирновым. И собирался его вернуть.

Однако, что могло случиться со Смирновой? У меня закралась коварная мысль: не дай бог, она в меня влюблена? Не хватало! Но не мог не признать, что только любовь способна на подобные метаморфозы. И позднее в этом убедился.

Этой ночью я читал Смирнова. В частности, о том, что только память, словно болото, может затягивать. Тянуть назад. Что из этого болота нет шансов выбраться…

Утром как по будильнику я проснулся от привычного звонка в дверь. Взял рекламную газету, тут же, не глядя, бросил ее в мусорное ведро. И эта бессмысленность ранних пробуждений, и этот невидимый старик с собакой по-прежнему раздражали. Но я привык к своему раздражению. Это было частью моего утра, моей жизни. Как и привык к голубям за окном, утреннему кофе, сигарете и омлету с колбасой, который искусно готовила Надежда Андреевна.

Правда, сегодня он слегка подгорел, потому что Смирнова непривычно долго и мило с кем-то щебетала по телефону. Закончила она разговор, когда одна моя нога была уже за порогом.

— Куда вы? — спросила Надежда Андреевна, и в ее голосе я уловил страх.

— Попробую поискать этого парня, автогонщика. Конечно, сомневаюсь, чтобы он что-либо прояснил, но как знать…

— А я думала, мы с вами съездим на дачу, там уже все закончили, даже беседку сделали.

— Съездим, Надежда Андреевна, обязательно съездим, — я ободряюще улыбнулся. — Еще тысячу раз съездим. Просто нужно решить дела.

— Это мои дела, — отрезала Смирнова.

— Нет, Надежда Андреевна, это и мои дела.