Все лгут

Мама не любила водить. Она говорила, что все французы водят, как угонщики, и что ездить по улицам Парижа – значит подвергать себя смертельной опасности. Папа обычно поднимал ее на смех, говоря, что она боится всего и что так жить невозможно.

– Кто живет в страхе – тот вовсе не живет, – говорил папа.

Я была с ним согласна, и Сильви тоже.

Чего там можно бояться?

– Ну что, на следующей неделе едем покупать тебе ту куртку? – спросила мама, обернувшись к Сильви. – Становится по-настоящему холодно.

– М-м.

– Мне тоже нужна куртка, – вставила я.

Да, я немного ревновала к младшей сестре. Мне сложно было пережить, что ей достается столько внимания, и не давало покоя ощущение, что все в нашей семье вертелось вокруг Сильви.

Красавица Сильви, умница Сильви. Ты далеко пойдешь, Сильви.

– И тебе куртку тоже поищем, – согласилась мама и мигнула фарами с трудом преодолевавшему подъем в горку дальнобойщику, предупреждая, что собирается его обогнать.

– Сильви можно отдать мою старую куртку, если вы купите мне новую, – предложила я.

– Не нужна мне твоя уродская старая куртка! – возмутилась Сильви и обернулась ко мне, поправляя золотую сережку в виде дельфина. Потом она как бы случайно высунула изо рта кусочек шоколада. На лице Сильви расцвела вредная, почти злая улыбка. Но разве не так обычно ведут себя сестры? И я вряд ли была лучше – тоже принималась дразнить ее, едва мне выпадала такая возможность.

Балетная мартышка. Косолапая. Ты такая мелкая, что тебя ни один парень не заметит. У тебя уши торчком. У тебя уродские ступни. У тебя ногти на пальцах ног желтые.

– Я тоже хочу попробовать, – сказала я и потянулась к упаковке с шоколадками, которую Сильви держала на коленях.

– Кончайте, – велела мама, перестраиваясь в левый ряд.

В ее голосе не было злости, только усталость.

Мы преодолели подъем, и дорога начала спускаться вниз. В темноте впереди нас замаячил виадук.

– Дай мне, – упорствовала я, нагнувшись вперед, чтобы дотянуться до пакетика.

– Даже не думай, – проворковала Сильви и потрясла упаковкой практически у меня перед носом, прекрасно сознавая, что мне ее не достать.

– Ясмин, – резко одернула меня мама, но я не придала значения. Я вытянулась вперед, насколько было возможно, и ухитрилась ухватить пакетик.

Я потянула к себе, Сильви – к себе. Упаковка лопнула, и шоколадки разлетелись по салону.

– Ясмин! – закричала мама, оторвала правую руку от руля и схватила меня за запястье, одновременно вклиниваясь в полосу перед грузовиком.

– Ай, – воскликнула я, освобождая руку.

И тогда случилось это.

То, что тогда произошло, в моей памяти разделилось на несколько отдельных этапов.

Мерцающий желтый свет фонарей ложится бликами на мамину щеку.

Сильви нагибается, чтобы собрать с пола шоколадки.

Мамина левая рука на секунду соскальзывает с руля.

А потом нас заносит.

Все могло закончиться хорошо, не окажись тот грузовик так близко. А мама справилась бы с управлением, не будь дорога под виадуком такой скользкой.

Но в тот вечер удача оказалась не на нашей стороне.

Со зловещим глухим звуком грузовик стукнул нашу машину сзади. Старушку слегка тряхнуло – совсем немного, так бывает, когда случайно толкнешь чужое авто во время параллельной парковки. Не более того. Но нас стало мотать из стороны в сторону, машина завертелась волчком и оказалась бортом прямо к металлическому монстру. А в следующее мгновение грузовик снова нас ударил – только в этот раз звук был куда громче. Меня понесло вперед, машина перевернулась, и перед глазами все закружилось.

Мама закричала, раздался скрежет сминаемого металла – он был похож на долгое мычание. Посыпались стекла. Шоколадные конфетки и осколки разбитых окон заплясали по салону.

А потом наступила темнота.

* * *

Разумеется, папа не обвинял меня в смерти мамы и Сильви. Да и зачем бы ему это делать, это же был несчастный случай?

Сотни, а может быть, тысячи раз он повторял:

– Это не твоя вина, Ясмин.

Он месяцами твердил эти слова как мантру. Он так старался, чтобы это отложилось у меня в голове, что, очевидно, сам в это поверил. О нашем несчастье он был готов рассказывать всем, кто хотел услышать его рассказ.

– Бедняжка Ясмин, – говорил папа. – Это не ее вина.

Единственной, кто ему не верил, была я сама. Я, повинная в смерти собственной матери и младшей сестры и не заслуживавшая жизни. Я сидела в своей комнате и отказывалась выходить. Забила на школу, не хотела видеть друзей.

Поэтому мы и переехали в Швецию. Папа решился на это ради меня – он оставил свою жизнь, свою работу, свою страну ради меня.

Разве я когда-нибудь смогла бы компенсировать ему все это?