Все лгут

– Уезжай в Марракеш. Поживешь там у Мухаммеда и Моны. Они будут хорошо о тебе заботиться.

Я фыркнула.

– Что я забыла в этом Марракеше?

Папа закатил глаза.

– Там ты сможешь начать жизнь заново. Сможешь выучиться на врача и выйти замуж. Мухаммед подыщет тебе мужа, хорошего мужа.

– Серьезно?

Папа закрыл лицо руками.

– Боже мой, насколько же ты избалована и наивна! Ради тебя я пожертвовал всем, Ясмин. И сделал это с радостью, потому что ты – мое дитя. Единственное, что осталось у меня. Но ты только уничтожаешь себя и все вокруг. Ты злоупотребила моим доверием, моим хорошим отношением, моей любовью.

Мне стало стыдно, конечно. Он ведь был прав.

– Если я свалю, полиция отыщет меня в два счета, – сказала я. – Всем известно, что у меня есть родня в Марокко. И Тому в том числе. Он же не тупой и вроде как в деньгах не ограничен. Я зуб даю, он не отстанет от меня даже на краю света, если я только попытаюсь от него уйти.

Временами папины глаза наполнялись слезами, а голос становился умоляющим:

– Ясмин, от правды не убежишь. Она все равно настигнет тебя. Поступи как должно. Обратись в полицию сейчас, пока они не нашли тело.

– Почему они должны ее найти? Она лежит на дне моря.

И папа, ничего больше не говоря, просто подолгу на меня смотрел.

Временами же у папы напрочь срывало крышу, и он принимался швырять вещи, которые попадали под руку. В один из таких случаев он проломил ногой кухонную дверь – в ней осталась большая дыра, а с папиной ноги закапала кровь.

Я испугалась и плакала так тихо, как только могла, потому что не хотела, чтобы Мария услышала.

– Я просто хочу умереть, – проскулила я, не отрывая взгляда от дыры, зиявшей в кухонной двери.

Папа громко хлопнул ладонью по столу.

– Никогда больше так не говори, – тихо сказал он, растирая раненную ногу.

* * *

Днем я притворялась, что хожу в школу. С утра вставала, принимала душ и завтракала, потом хватала сумку и прощалась. Но вместо того, чтобы сесть на школьный автобус, я принималась бесцельно бродить по Королевскому Мысу. Часами я гуляла по лесу и вдоль скалистого берега. В бухте лед почти растаял, и только обломки льдин колыхались в воде вдоль береговой линии. Глядя на морскую гладь, я думала о Паоле, которая теперь лежала под этими холодными водами.

По ночам мне снились кошмары.

Окровавленная ладонь Паолы высовывалась за край коврика, хватала мою и в тот миг, когда сани соскальзывали с края полыньи, утаскивала меня с собой в темную воду. Я кричала, боролась, пытаясь вырваться, но ее хватка была слишком крепка, вода слишком холодна, а моя вина – слишком тяжела.

Я просыпалась вся в поту, с бешено колотящимся сердцем.

Однажды, проснувшись, я обнаружила рядом с собой Винсента.

– Это был всего лишь сон, Ясмин.

Нет, это был не только сон, но этого я сказать не могла.

Том звонил несколько раз, но я не отвечала. Не могла слышать его голос – не было сил выслушивать его жалкое самовлюбленное нытье.

Это так ужасно несправедливо. Так несправедливо.

Разумеется, это было чертовски несправедливо. Мои мама и сестра погибли, мой папа покинул свою страну, отказался от своей жизни ради неблагодарной гулящей дочери, а ни в чем не повинная колумбийка лежала теперь на дне моря, завернутая в уродливый пластиковый коврик. А где-то внутри меня рос слизистый комок клеток, о котором я ничего не желала знать.

Вот это было несправедливо.

* * *

Однажды вечером папа зашел ко мне и присел на край кровати. Выглядел он как-то иначе, словно ему в некотором роде полегчало. Папин взгляд прояснился, однако в его глазах было столько горя, что я почти испугалась.

Мария укладывала Винсента спать, ее бормотание было слышно сквозь тонкую стенку. Она любила сказки и охотнее всего рассказывала нелепые истории с какой-нибудь очевидной моралью – типа «терпение и труд все перетрут», или «мир правдой держится», или «кто роет другому яму, сам в нее и упадет». Словно на самом деле существовали некая вселенская справедливость или всеблагой Господь с длинной бородой, который сидит на облаке и распределяет наказания и поощрения.

Папа посмотрел на меня и погладил по щеке.

Я зажмурилась – невыносимо было видеть сострадание и муку в его глазах.

И тогда папа рассказал мне, что должно было произойти дальше.

49

Поставив сумку на пол, Мария поцеловала папу. Потом обняла Винсента.

– Доверяю тебе Самира и Ясмин, – сказала она, проводя рукой по его рыжим волосам.

Винсент, выпятив нижнюю губу, скрестил руки на груди.

– Что такое? – Мария, наморщив лоб, потянулась было к крючкам под шляпной полкой. Немного поколебалась. – Самир, ты видел мой коричневый шарф?

– Нет, – ответил он.

– Девичники – это глупость, – заявил Винсент. – Просто супернесправедливо, что мальчикам туда нельзя. И детям.

Мария, улыбаясь, надела куртку.

– Я скоро вернусь. И знаешь что? Самир пообещал мне, что вы с ним в пятницу устроите уютный вечер и будете смотреть «Короля Льва».

Винсент просиял, и мне на мгновение стало очень грустно – его так легко было развеселить, для этого буквально не нужно было прилагать никаких усилий.