Все люди — враги

— Нет, дорогой, мы не будем обсуждать это сейчас. Я знаю, что ты переутомился и заслуживаешь продолжительного отпуска. Уезжай себе с богом и поступай как хочешь, бродяжничай и не беспокойся ни обо мне, ни о деле, ни о чем другом. Просто проводи получше время. И, когда ты вернешься, все будет казаться другим.

— Послушай… — начал было Тони, но Маргарет остановила его поцелуем и погладила по голове, словно он был капризным ребенком или слабоумным больным, которого надо успокоить и не противоречить ему открыто. Тони пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он, — если ты не хочешь взглянуть фактам в лицо, я не стану стараться принуждать тебя. Но позволь мне сказать тебе следующее, Маргарет: твой дядя не имеет ни малейшего представления о положении и говорит глупости. Я бросил службу, и бросил ее совсем.

— Не обращай внимания на то, что он говорит, Тони, хотя он и принимает твои интересы близко к сердцу, поверь мне. А теперь, дорогой, позволь, я переоденусь к обеду.

Тони повернулся, чтобы идти, но остановился в дверях.

— Ты прости, что я не буду переодеваться. Я хочу продать свой вечерний костюм и все эти унизительные костюмы для конторы.

Она вошла в ванную комнату, ничего не ответив.

IV

Хотя Антони ухитрился уехать в намеченный срок, но он уехал с меньшим весельем и восторгом, чем ему хотелось бы. Прежде всего, был отвратительный, сырой день, с пронизывающим юго-западным ветром, так что перспектива переезда через Ла-Манш была довольно печальной. Оказалось также, что сквозные поезда в Шартр шли так медленно и с такими осложнениями, что пришлось ехать через Париж, чего именно Тони как раз и не хотел делать. Маргарет вела себя как настоящая дрянь: она не произнесла ни слова неодобрения, не выказывала жалости к самой себе, которую так явно переживала, отвечала на замечания Тони натянутыми светскими улыбками и источала такую мрачную, упрямую ненависть, что Тони был готов поднять голову и завыть, как собака на скрипку. Она обязательно хотела ехать провожать его на вокзал Виктории, хотя он просил, чтобы ему было позволено тихо уехать одному. Но нет, Маргарет знает свой долг жены: что скажут люди, если она не проводит своего бедного, сбившегося с пути мужа? Они обсуждали это так долго, что им пришлось мчаться в такси, вместо того чтобы спокойно ехать в автобусе; и Маргарет все время молила Тони не простудиться, хотя Тони участвовал не более и не менее как в трех зимних кампаниях, и «беспокоилась» о его одежде и о том, сможет ли он хорошо питаться — это во Франции-то?

Он пытался быть терпеливым и, стараясь выказать нежность, поцеловал Маргарет перед самым отходом поезда. Ее глаза наполнились слезами, и на лице ее появилось странное выражение, так что Тони, которому действительно следовало бы подумать об этом раньше, внезапно с ужасом понял: ведь она убеждена, что он уезжает для встречи с другой женщиной! Ясно, никакие доказательства или объяснения не убедят ее в противном, а он не чувствовал себя склонным к героическим подвигам какого-нибудь аттического атлета. Он почти застонал от ярости и раздражения и повернулся за своей сумкой и палкой, решив выяснить все сразу со всеми. Но, прежде чем он успел пошевельнуться, поезд двинулся и он остался у окна, беспомощно глядя на Маргарет, махавшую носовым платочком, который в ее руках казался еще печальнее, чем флаг, возвещающий о сдаче или о карантине. В несколько секунд поезд оставил вокзал позади, и Тони уже глядел на задние стены закопченных домов с тусклыми окнами.

Было что-то символическое в его отъезде, словно это было одним из тех рядовых происшествий, которые изменяют всю жизнь. Антони испытывал глубочайшее стремление уйти хотя бы на время от соприкосновений с людьми, особенно таких соприкосновений, которые при всей их интимности не вызывают ни переживаний, ни удовольствий. Он почти готов был плакать от облегчения при мысли об ожидавших его днях и неделях сравнительного одиночества, с редкими встречами и обыкновенной преходящей дружбой. Если уж человек должен быть одинок, так пусть он действительно будет одинок и не насилует инстинктов и чувств фальшивой близостью. Но было бы хорошо, ах, как было бы хорошо поменяться жизнью с кем-нибудь другим! Он жил бы как в изгнании, жил бы как чужой, даже для Маргарет и Джульена.

* * *