Все люди — враги

Тони нашел комнату в маленьком отеле около Монпарнасского вокзала и справился о часе отхода первого утреннего поезда в Шартр. После обеда он прошелся по бульвару в сторону тех кафе, о которых смутно помнил, что они были перед войной местами встреч студентов и художников. Как давно это было? Двенадцать, тринадцать лет тому назад. Забавно снова ходить по Парижу, и немного неловко, что здесь, в столице, он одет в английский спортивный костюм. Ничего, на левом берегу все одеты, как им вздумается. Какие пространства разделяли его и Маргарет даже в те дни! Пожалуй, надо было бы прислушаться к внутреннему предостережению… может быть, может быть… и не допускать, чтобы она вцепилась в него, спасаясь от одиночества и отчаяния… Он был отвлечен от своих мыслей, оказавшись в ярком свете трех огромных кафе, на террасах которых горели жаровни. Хотя было уже больше десяти часов, но беспрестанно подъезжали такси и повсюду хлопотали официанты. Тони остановился в изумлении. Неужели же эти пышные, показные рестораны — те самые маленькие кафе, куда несколько лет тому назад бедняки, умиравшие от голода по идеалу, приходили в поисках тепла и места, где можно было бы поговорить друг с другом за несколько пенсов?

Антони медленно прошел мимо террас до края бульвара Распай, увидел, что на противоположном углу открылся ночной клуб, и затем медленно же пошел обратно. Длинные ряды столов были заняты разнородным и неприятным множеством всяких проходимцев и кривляк, там были муже-женщины и жено-мужчины, шарлатаны, сводники, проститутки-любительницы, негры, многочисленные жулики и евреи из Средней Европы с американскими паспортами. Не останавливаясь, Тони пошел обратно по бульвару, пока не дошел до маленького кафе «Aux Rendez-vous des Cochers et des Chauffeurs»[144], там он сел и заказал себе кофе с коньяком. Издали он мог видеть блеск артистических огней, мог даже слабо слышать трубный гвалт артистических разговоров. Еще пример деловой предприимчивости. Это были братья по крови тех джентльменов, которые в 1919 году выцарапывали свои имена на черепах солдат под Верденом.

Еще ранним утром Тони приехал в Шартр и большую часть дня провел в соборе или около него. Дождь прекратился, но высокое небо было закрыто белыми облаками, и солнце выглядывало только случайно, так что свет был ясный и неослепляющий; однако дул холодный ветер, и Тони был рад, что надел шарф и перчатки. Всякое ощущение физического неудобства сразу прошло, как только он погрузился в великую средневековую энциклопедию из камня и цветных стекол, — ученость, жизнь и чаяния эпохи были закреплены поколениями художников в одном вечном мгновении. Будь Тони в ином настроении, он мог бы найти многое для критики этого гигантского альбома суеверия, но он был внутренне так истощен своей долгой борьбой и так восставал против шумной, хвастливой, разрушительной энергии американизированного мира, что вид Шартрского собора бесконечно утешал и вдохновлял его. Правда, побуждения и вера, создавшие этот собор, уже потеряли всякое жизненное значение, но даже если смотреть на него только как на прекрасную гробницу, то его величие и его концепция жизни и человеческой судьбы имели глубокий смысл. В трудных поисках слов, чтобы выразить свои собственные чувства, Тони говорил себе, что творцы Шартрского собора, несмотря на свое стремление к сверхчувственному миру, полно и интенсивно жили своими чувствами. Их дар был не в тщеславной и интеллектуальной структуре Шартрского собора, а в живой любви к видимому и осязаемому миру и в чувстве уважения к тайне, лежащей за ним.