Все люди — враги

Тут для Тони начался ряд разочарований. В том доме, где Робин когда-то нашел ему комнату, теперь нельзя было остановиться, и пришлось идти в отель — там было гораздо дороже и не так уютно. На узких улицах было шумно от движения автомобилей, а Корсо, когда-то бывшее таким неторопливым и важным, выглядело убогой имитацией улиц Милана. Из-за перестройки города церкви и дворцы уже начинали походить на памятники, переставая быть законченными, гармоническими частями города. А вечером оказалось, что два любимых ресторана тоже снесены; ресторан же, на котором он наконец остановился, был скверный и дорогой. Тони лег спать, чувствуя, что сделал ошибку, снова приехав в Рим. Это был не тот Рим, который он когда-то в таком восторге осматривал с Робином. Или это сам Антони уже не тот?

Однако следующее утро было ослепительно прекрасным, и когда Тони стоял, глядя на город с террасы на Piazza del Popolo, он говорил себе, что в конце концов сделал правильно, приехав сюда, — Рим все еще был Римом! Не стесняясь временем, он составил себе список менее известных ему мест и каждый день посещал два-три из них. Он гулял в садах Боргезе и вдоль Тибра, а иногда заглядывал в какую-нибудь из винных лавок в затибрской части и слушал забавные разговоры, которые там велись. Он решил не заходить пока ни к кому из своих римских друзей; они подождут, пока ему не захочется отдохнуть от видов. Кроме того, ему было важно снова уловить «чувство» места, снова соприкоснуться с genius loci[199].

В среду после своего приезда Тони замешкался у фонтана Треви, глядя на великолепные всплески воды и размышляя, где бы ему позавтракать. Солнце нагревало размягчившийся от времени известняк фонтана, и в ясном свете определеннее выступали его замысел и пропорции, так что Тони почти убедил себя, что это произведение искусства — от преувеличенного мелодраматического Нептуна до каменных цветов, в три раза больше настоящих и ничуть на них не похожих. Тони был в особенно счастливом настроении. Он спустился к краю большого бассейна и окунул пальцы в холодную прозрачную воду, напевая тот отрывок из Генделя, который слышал в Лондоне вечером накануне своего отъезда, и, наперекор всякому ощущению стиля, старался убедить себя, что в этой музыке есть что-то общее с лирикой Гейне. Затем он вернулся к вопросу о завтраке и подумал, что можно будет попробовать зайти в ресторан под трельяжем из виноградных лоз, где они завтракали когда-то, в тот первый день, так счастливо с Робином. Он помедлил немного, как бы опять не налететь на новое разочарование! — ресторан, может быть, уже снесли в общей спешке усовершенствований, старуха могла умереть, все могло стать отвратительным.

Тем не менее он вдруг понял, что уже идет по улицам, параллельным Корсо, в направлении Piazza Venezia. Здесь опустошение было заметно еще больше, но Тони нашел нужную улицу, к его великому удовольствию оказалось, что и ресторан еще существует. Прежние два официанта были на своем месте, еще жирнее и ленивее и еще более небритые, чем когда-либо. И молодые листья росли на извивающихся серых лозах. Тони увидел, что официанты его не узнали (с чего им было узнавать его?), и не напомнил им о былых временах, заказывая себе завтрак и бутылку знаменитого муската, который до сих пор значился в карточке. Завтрак был доброкачественный, хотя качество ravioli далеко не достигало прежнего уровня, и Тони показалось, что в еде есть что-то знакомое. Где-то он уже ел такой завтрак, а все же это было приготовлено совсем не по-римски. Что-то в нем было от Неаполя. Во всяком случае, Тони вскоре перестал думать о таком пустяке и ел не торопясь, по временам поглядывая вверх на лозы и на небо над ними или перелистывая том Фукидида, о котором напомнил ему энтузиазм каноника к «классическим реликвиям». Тони решил, что Фукидид не в его вкусе — это один из тех ранних политических крючкотворов, которые сделали войны столь дьявольски возможными!

Минуты протекали приятно; Тони давно уже кончил есть, почти все ушли из ресторана, в бутылке оставалась едва половина, и даже медлительные братья начали подавать всякие официантские сигналы, что они-де рады были бы его деньгам и отбытию. И все же он еще мешкал и, наконец, устыдившись, спросил счет, расплатился, но подумал — грех оставлять такое хорошее вино недопитым. Он собирался было налить себе последний стакан, как вдруг что-то заставило его поднять глаза, и он увидел, что в дверях кухни стоит женщина, лицо которой он отлично помнил. Не может быть! Нет, это она!

— Филомена! — позвал он. — Филомена! Идите сюда! Идите сюда, поговорите со мной! Вы помните меня, не правда ли? — прибавил он, когда она, немного удивленная, подошла к нему.

— Ну конечно, — сказала она, узнавая Тони. — Это синьор Антонио. Ах, синьоре, почему вы ни разу не приезжали к нам за все эти годы? Ведь вы же обещали?

— Дела! — сказал Тони, улыбаясь про себя. — Меня задерживали дела, Филомена. Но сядьте и выпейте стакан вина. Как все там поживают на Эе? Отец и мать здоровы?