Все люди — враги

Ката пошевелилась в темноте и взяла его руку. Тони подумал: неужели она могла угадать, о чем он размышлял, или она инстинктивно почувствовала, что он взволнован? Он говорил себе: «Да, может быть, когда-нибудь, — но не сейчас — не скоро — конечно, нет, пока я не буду знать, что она испытывает то же самое».

Часы пробили половину, и голос Каты произнес, слегка вздрогнув:

— Дай мне папиросу, Тони.

Протягивая ей зажженную спичку, которая была как костер после долгого мрака, он с огорчением увидел, что Ката тихо плачет. Спичка догорела, темнота еще больше сгустилась, и Тони сказал:

— Ты несчастна, Ката? У тебя грустные мысли?

— Я плакала, потому что я счастлива, таковы женщины — всегда льют слезы о чем-нибудь, и я думала, что если бы чудо не следовало за чудом, то я сидела бы сейчас в вагоне третьего класса, выезжавшем из Неаполя, и плакала бы навзрыд. И, так как я сентиментальна, мне взгрустнулось при мысли об этой одинокой женщине, которой там нет, и обо всех одиноких женщинах, и мне захотелось утешить их. И я еще не привыкла чувствовать себя покойной и уверенной в моем счастье. Ты не обращай внимания, если я буду иногда печалиться о прошлом, Тони. И дай мне срок, чтобы привыкнуть жить в свете твоего солнца, после того, как я так долго пробыла во мраке.

Тони не знал, что ответить на это, и это было ему больно. Он сказал как мог беспечнее:

— Я даю тебе столько времени, сколько ты хочешь, моя Ката. Чувствуй себя свободной. Полушутя мы уговорились, что власть будет в твоих руках все то время, которое мы проводим вместе. Продлим твою диктатуру. Я сам чувствую, что проснуться для новой жизни — это так же больно, как и умереть для старой. Живи потихоньку, оставайся одна, когда ты хочешь. Я не буду торопить тебя, только будь откровенна. О многом я могу догадаться, многое я могу сделать или не сделать по инстинкту, но остается еще многое, о чем ты должна предупреждать меня. Если тебе нужна передышка, если ты хочешь поставить между нами какие-нибудь преграды, скажи мне — и не будь несправедлива ко мне; не думай, что я тщеславный дурак, способный обидеться. Я знаю то, что знаю.

— Что ты знаешь?

— Что мы не могли бы теперь расстаться, даже если бы хотели этого, поэтому мы пойдем дальше вместе.

— Я не думала о расставании сейчас, Тони. И все-таки только сегодня утром, только пятнадцать часов тому назад я была в таком отчаянии, в таком отчаянии, что… о, ты все понимаешь, я могу и не рассказывать об этом.

— Неужели это было только сегодня утром! — воскликнул Тони. — И всего только один день прошел? Впредь время я буду исчислять переживаниями, а не часами, не по четвертому измерению. У счастливых народов нет истории! Но у счастливых людей она есть. Ведь если бы я умел, я бы написал целую книгу об этом нашем дне.

Ката помолчала, и он видел, как в темноте разгорался и потухал огонек ее папиросы. Наконец она сказала просто и весело:

— Мы рано встали, мой дорогой, и мы прожили целую жизнь за этот день. Если ты не устал, то я устала. Я должна лечь.

— Хоть сейчас, если хочешь, — ответил Тони, вставая.

— Не зажигай света, мне и так видно.

В темноте она нашла его руку и, держа ее, сказала так же просто и нежно:

— Будет еще сюрприз, Тони. Вчера вечером я не впустила тебя в мою комнату, но сегодня я приду в твою, если я нужна тебе.

Вместо ответа Тони поцеловал ее, а затем она прошептала:

— Я войду храбро, не стучась, когда часы пробьют десять.

Когда она ушла, Тони включил свет, показавшийся ему совершенно ослепительным. Он получше закутал лампу своей пижамой, чтобы был полумрак, затем умылся и переоделся на ночь и задвинул ставни. Он лежал под прохладными простынями, поджидая Кату. Ката сказала правду, они устали. И он уже начал дремать, когда услышал, что дверь открылась, и увидел, как Ката вошла и закрыла ее на ключ. Она подошла к постели и осторожно поцеловала его, затем сбросила халат — «нужно купить ей халат получше, — подумал Тони, — и туфли» — и села на постель рядом с ним.

— Ты не ляжешь? — спросил он, откинув простыни. — Ты замерзнешь.

— Я лягу сию минуту, — ответила Ката и взяла его за руки. — Тони, если какая-нибудь женщина была когда-либо безумно, без оглядки влюблена в мужчину, то это я влюблена в тебя. Сегодня вечером я влюблена в тебя больше, чем это было утром, — хотя, видит Бог, я тебя и тогда любила, — и это потому, что ты так деликатно отнесся ко всему больному во мне. Но…

— Что же? Скажи мне!

— Будет ли это несправедливым по отношению к тебе, нехорошо и неженственно с моей стороны, если бы я только лежала в твоих объятиях и мы спали бы вместе?

— Так легко делать только то, что хочешь ты, и ничего больше; мне кажется даже, что ничего иного и не нужно. О боже, разве этого мало — держать тебя в своих объятиях после всех этих загубленных лет?

X