Все люди — враги

Спустя приблизительно неделю после прибытия Антони на остров они спускались по той самой тропинке, которую Тони частично исследовал в день своего приезда. Дневное солнце казалось северянам очень жарким, хотя была лишь середина апреля. На виноградниках никто не работал, когда они проходили, и весь остров был погружен в послеобеденную дремоту. Время года было слишком раннее для кузнечиков и цикад, поэтому тишину нарушали лишь их собственные шаги и голоса, едва внятный шорох бега ящерицы, быстрая песнь малиновки, дразнившей их с колючей индийской смоковницы, и протяжное противное шипение ускользавшего ужа. Тони сказал:

— Ты очень терпелива со мной, Ката. Я знаю, что мои слова должны казаться несколько бессвязными. Но ведь невозможно выражать чувства и ощущения прямо. Приходится ощупью искать для них словесные эквиваленты, а я не силен в метафорах.

— Мне еще труднее, потому что английский язык не мой родной. Но не кажется ли тебе, что можно научиться выражать свои чувства совершенно так же, как изучаешь язык?

— Не знаю. Может быть. Да, возможно. Но я теперь знаю одно: только испытавшие то же, что и я, могут понять меня.

— Но я не испытала. Да и как я могла испытать? Я никогда не видела этого дома в Англии, который тебе так много дал.

— Да, но в твоей жизни был тот час в Шварцвальде, когда ты так много пережила в одиночестве. Это, должно быть, было нечто, совершенно непохожее на все мои настроения, которые я когда-либо переживал, нечто гораздо более яркое, но я воспринимаю его через свои равнозначащие чувства. Однако если бы у одного из нас никогда не было подобных переживаний, другой говорил бы в пустое пространство. До тебя я никого не знавал, кому мог бы раскрывать свою душу без страха, что буду встречен недоумением или насмешкой.

— Никто не может действительно познать другого, — сказала Ката. — Можно лишь догадываться, когда ты любишь.

— Каждый из нас находится в своего рода тюрьме, — согласился Тони, — но мы можем иногда выходить из нее; когда мы говорим, что забываем сами себя в экстазе, это лишь значит, что на мгновение мы разрушили тюрьму. Со мной это случалось, когда я сидел в саду или любовался чем-нибудь прекрасным и когда ты меня целовала. Подобное же чувство, должно быть, испытывает летучая рыба, когда она на несколько секунд взлетает над водой к солнцу.

— Да, но одно твое прикосновение к моей руке более прекрасно, чем моя мечта наяву в Шварцвальде. Как я раскаиваюсь в этом глупом романе!

— Нет, нет! Не раскаивайся в пережитом! И не говори, что это было глупо. Тогда ведь это не было глупо. Может быть — правда, через много лет, — ты станешь ко мне равнодушной, но не говори тогда, что наша любовь была глупа.

Они теперь почти дошли до самого конца острова, оставив позади возделанную землю, и тропинка стала едва заметной. Справа от них местность круто спускалась к морю, и в неприступных утесах как будто бы виднелась узкая расщелина. Тони указал на нее.

— Не попытаться ли нам спуститься к морю?

— Идем! Это будет новым открытием — наверное, сюда никто никогда не ходит. Мне говорили, что на этом конце острова нет спуска к морю.

Пока они с трудом спускались, Тони говорил:

— Ты знаешь, иногда какое-нибудь слово, сказанное невзначай, или случайная ассоциация внезапно переносят тебя в другую эпоху! Когда я был в Риме, я пошел на торжественную обедню в боковом притворе собора Святого Петра. Во время возношения даров мы все опустились на колени, а так как я был в самом дальнем конце ряда, то стал на колени возле кресла каноника. И вот в тот момент, когда зазвонил колокольчик, чтобы отметить божественное присутствие, каноник провел пальцем по резьбе своего кресла и сказал по-итальянски соседу-канонику: «Как это уродливо!» И у меня неожиданно мелькнула в голове сцена из эпохи Возрождения: Борджиа, целующий вставленную в его распятие гемму с резным изображением нагой Афродиты.

— Занятно! — засмеялась Ката. — Если бы он был истым современным итальянцем, его заинтересовала бы стоимость предмета. Смотри не поскользнись на этих камнях.

Разгоряченные и немного запыхавшиеся, они достигли подножия утеса и оказались на берегу маленькой бухточки между двумя стенами крутых утесов, совершенно скрытой сверху кудрявой завесой сосен. Белая вода мягко рябилась над камешками у дальнего конца бухты, затем, внезапно углубляясь, она казалась стеклянно-зеленой над песчаным дном, а еще дальше в море — ярко-синей над травянистым покровом подводных камней. Бухточка была около четырех метров в ширину и двадцати в длину.

— Вот бассейн, созданный для морских нимф! — воскликнул Тони. — Как хорошо было бы сейчас выкупаться!

— А почему бы нам не выкупаться?

— Мы не захватили с собой купальных костюмов.

— Ты считаешь это таким важным? — спросила с улыбкой Ката.

У Тони было такое чувство, будто он уже когда-то стоял здесь, глядя на это море, собираясь купаться с девушкой. И к этому примешивалось странное ощущение, какое он испытывал с Эвелин, — будто какая-то внешняя сила руководит им. Он ответил: