Все люди — враги

— Ах, сообщи ему, что ты выедешь завтра, — сказал беспечно Тони. — Это всего несколько дней разницы, а после августа мы всю жизнь будем неразлучны, Ката, Ката, милая Ката!

И все же, несмотря на их план, намеченное расставание на миланском вокзале показалось им чрезвычайно трагичным, и им приходилось неустанно подбодрять друг друга разговорами о том, как быстро пролетит время до августа — лишь немного более двух месяцев, шестьдесят два дня, а потом уж ни единой разлуки. Лишь до августа.

Тони усадил Кату в купе длинного вагона с надписью «Вена» и с любопытством взглянул на объявления на немецком языке, ставшем для него как бы новым родным языком — настолько он чувствовал себя отождествленным с Катой и со всем, что имело к ней какое-нибудь отношение. Он поцеловал ее, затем вышел из вагона на платформу, стараясь принять очень бодрый вид и вместе с тем испытывая такое чувство, словно у него сердце вырывают из груди.

— Лишь немного времени, — промолвил он с тем ужасным ощущением последней минуты, когда знаешь, что надо что-то сказать, как бы это ни было нелепо.

— Да, и ты будешь писать?

— Буду, а ты?

— Конечно.

Какой-то угрюмый толстошеий пруссак, куривший длинную светлую сигару, безучастно глядел на них из купе, находившегося на три окна ближе к концу поезда. Тони едва его заметил, если не считать того подсознательного впечатления, которое много лет спустя воскрешает детали глубоко прочувствованной минуты. Раздался свисток паровоза. Ката далеко высунулась из окна, еще раз поцеловала Тони и прошептала:

— Herz, mein Herz!

Поезд тронулся легким рывком.

— До свидания, Ката, милая, до свидания.

— До свидания.

— До августа.

— До августа.

Тони шел рядом с поездом, но скорость его неумолимо увлекала Кату. Она высунулась из окна, чтобы выглянуть из-за заслонившего ее пруссака. Тони помахал рукой и закричал:

— До свидания — до августа — до нашего дня!

Часть вторая 1919

I

Его Величества короля

Манифест

1914

…прискорбно будет лишиться вас…
…ваш долг — идти…
…ваш король и ваше Отечество…
…приветствовать вас лобзанием,
когда вы вернетесь…

1915

Долог путь…
…Далеко…
Расставаться нелегко…
Прощай…
Долог путь…
Далеко…

1916

…хочу домой,
домой…
…Увезите меня за море…
…не хочу умирать…
Домой!

1917

Выньте цилиндры из почек,
а поршни из мозгов
и позвонков,
Потом опять надо все собрать.

1918

Я знаю, где они. Там, в поле,
На частоколе
Колючей проволоки сеть:
Они остались там висеть.
Я видел их
и видел сеть.

1919

Меня, когда умру,
Не надо зарывать —
Лишь бросьте кости мои в спирт,
Чтоб за-ма-ри-но-вать!

БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЯ!

II

…дым рассеялся, и он увидел снаряжение и шлем солдата, находившегося впереди, и еще другие шлемы и штыки. Траншея была глубока, но он не удивился тому, что видит все происходившее наверху. Впереди была линия заградительного огня, разрывались снаряды и стлалась огромная пелена дыма. Он так устал, что не обратил внимания, как бесшумна битва. Никто не сделал ни единого замечания, когда они проходили мимо беззвучной батареи в полном действии, — вспышка, откат, полуголые люди, работавшие как безумные, — и ни звука. Ужасно тяжело было двигаться по траншее. Он покрылся потом от усилий. Странно, он не шел, а медленно, медленно скользил. По-видимому, они опаздывали, а ему нужно было прибыть туда раньше. Сознание, что он опаздывает, нестерпимо терзало его, но, несмотря на все свои усилия, он не мог скользить быстрее.

Вот он очутился за окопом, и притом совершенно один. Впереди, но уже гораздо ближе, был беззвучный заградительный огонь и ряды шедших в атаку людей. Метрах в двухстах от себя он увидел офицера, стоявшего с ординарцем. В одну секунду скользнув к нему, он резко спросил: «Где мой батальон?» Офицер повернул голову, и он сразу увидел, что человек этот уже давно мертв. То был просто скелет в изодранном мундире. И тут он заметил, что никто из шедших в атаку людей не двигался — двигались лишь бесшумно вспыхивавшие снаряды и дым. С нарастающей тревогой он быстро скользнул к пулеметной команде, лежавшей вокруг пулемета Льюиса, и дотронулся до плеча одного из солдат. Оно рассыпалось от его прикосновения, и они все взглянули на него, обратив к нему черепа вместо лиц. Это было старое поле битвы; должно быть, он заблудился. Надо было во что бы то ни стало найти землянку штаба.