Все люди — враги

— Конечно нет. Глупо было с моей стороны колебаться. Нас ведь никто здесь не увидит?

— Никто. А если покажется лодка, мы погрузимся по шею, пока она не пройдет.

Через минуту они уже разделись и стояли, глядя друг на друга с улыбкой. К своему удивлению, Тони обнаружил, что он не испытывает никакого смущения, а лишь спокойную уверенность в том, что у него стройное тело, не слишком мускулистое и без изъяна. Ката откровенно посмотрела на него и сказала:

— Ты мне больше нравишься без одежды. Ты красивый мужчина.

— А ты — прекрасная женщина!

Она была действительно прекрасна и не принадлежала к тем женщинам, которые нуждаются в полусвете. Яркий солнечный свет только выделял ее красоту. Странно, сейчас она выглядела более крепкой, чем в одежде, скроенной так, чтобы тело казалось стройнее. У нее были длинные, прекрасной формы ноги, не слишком узкая и не короткая талия и полные груди. Тони кинулся в воду и почувствовал прохладу, охватившую его до середины бедер. Он протянул Кате руки и крикнул ей: «Иди!» Когда она легко соскользнула в море, груди ее коснулись его плеч и груди, словно бессознательная, чудесная ласка.

Тони поплыл к концу бухты. Не видно было ни единой лодки, а та небольшая часть острова, которая открылась его взору, была безлюдна и погружена в молчание. Царила полная тишина, прерываемая лишь их голосами и легкими всплесками. Катарина стояла в воде почти по грудь, и ее белые ноги и тело причудливо преломлялись в плавно колыхавшихся волнах. Тони подплыл к ней и, опустив ноги, чтобы встать, схватил ее руки в свои и поцеловал ей груди. Крепко притянув к себе ее прохладное тело, он поцеловал Кату в губы. Он почувствовал, как она слегка погрузилась в поддерживавшую ее воду, отдаваясь на волю волн, чтобы всплыть. Ее тело, почти совсем поднятое на поверхность едва вздымавшимся морем, весило не больше детского тела, и Тони легко поддерживал ее одной рукой. Божественное чувство прикосновения, разбуженное Эвелин, достигло своего апогея.

Катарина отстранилась от его поцелуя и, опустив ноги, снова встала.

Она прошептала, но с оттенком какого-то страха в голосе:

— Я хочу стать совсем твоей, но…

— Но что?

— О мой милый, мой милый!

— Что такое? Скажи мне! Тебе страшно?

— Страшно! Ты — сама нежность.

Она высвободила свою руку и отплыла на полшага от него.

— Тони, мой дорогой, я уж больше не девственница, и я хочу…

Прежде чем она успела закончить свою фразу, Тони ответил на ее страх самым щедрым, самым страстным поцелуем, каким он никогда еще никого не целовал.

Когда на церковных часах в этот вечер пробило одиннадцать хриплых ударов, Антони бесшумно подошел к комнате Катарины и, как она ему велела, тихо вошел, не постучавшись. Электрическая лампочка была обернута голубым шелковым платочком, так что комната тонула в таинственном, синеватом сумраке. Катарина, в легком шелковом халатике, сидела на краю постели. С непроизвольным жестом благоговения Тони опустился на колени и поцеловал ее руку и обнаженное колено. Но вместо того, чтобы заключить его в свои объятия, как Тони ожидал, она заставила его встать и, отстранив его от себя, испытующе посмотрела на него загадочным взглядом, в котором смешивалась глубокая страсть, мольба и легкое недоверие.

— Ты мне не ответил, когда я тебе что-то сказала сегодня днем.

Тони слабым жестом выразил свое изумление и огорчение.

— Я тебе ответил. Мой поцелуй, мое прикосновение означали, что это ничего не значит, что я люблю тебя.

Говоря так, он глубоко заглянул в ее глаза и увидел, как выражение недоверия постепенно исчезло с ее лица. Но Ката сказала:

— А это не означало, что ты меня презираешь? Ты не думал, что я… что ты можешь просто позабавиться со мной?

— Если ты не чувствуешь, как бесконечно чужда мне была подобная мысль, — сказал он, оскорбленный, — тогда все мои слова бессильны убедить тебя.

Он почувствовал, как ее рука сжала его руку.

— Не обижайся, мой милый, мой любимый! Я не доверяла самой себе, а не тебе. Я хотела быть уверена, совершенно уверена. — Она на мгновение замолкла. — Не могу тебе выразить, что я испытываю сегодня… нечто более глубокое, более прекрасное, чем все мои прежние мечты. Словно не только моя жизнь, но весь мир преобразился. Сказать, что «это моя свадьба», — значит, ничего не сказать, — я твоя, и ты можешь делать со мной все, что хочешь. — А затем, низким, вибрирующим голосом: — Herz, Herz, mein Herz![92]

Глубоко тронутый, Тони хотел обнять ее, но она снова отстранила его от себя и почти покорно спросила:

— Хочешь дать мне сегодня ребенка?

Такой трогательной показалась ему эта бескорыстность, это полное самопожертвование, что слезы навернулись на глаза Тони. Самый вопрос поразил его — он не думал о нем, даже не представлял себе, что это возможно.

— Моя дорогая… да, когда-нибудь… но не сегодня… я слишком молод… я не думал об этом… когда мы соединимся навсегда…