Все люди — враги

Здесь я подхожу к тому, о чем писать очень трудно и даже просто невозможно, если бы это письмо предназначалось не тебе, а какой-нибудь другой женщине, и если бы я не чувствовал того же безграничного доверия к тебе и к твоей любви, как на Эе. Я уже говорил, что это письмо должно быть спокойным, поэтому прости меня, если я покажусь слишком хладнокровным. Во время войны я сошелся с Маргарет. Я не пытаюсь извинять себя, говоря, что это было после битвы при Пасхендале, что я был страшно угнетен мыслью о предстоявшем возвращении на фронт и что Маргарет находилась в том странном возбужденном состоянии, когда солдат с фронта почему-то казался бесконечно желанным. Я поступил нехорошо. И я не пытаюсь изворачиваться и говорить, что мои чувства к тебе не изменятся, если и ты поступила так же. Это просто не имеет никакого значения. Какое могут иметь значение подобные вещи, если только мы опять найдем друг друга? Если только найдем! Если только найдем!

Но получилось то, что принято называть «затруднительным положением». Во время войны никто не ломал себе головы над такими вопросами уже на следующее утро, но сейчас, когда война кончилась, все старые дурацкие предрассудки снова в полной силе. Маргарет хочет выйти за меня замуж, и мой отец на ее стороне. Ну а я не собираюсь жениться — во всяком случае, пока у меня будет хоть малейшая надежда найти тебя. Удивительно, какими старосветскими кажутся теперь такие люди, как мой отец, — когда я с ним разговариваю, у меня такое чувство, словно я стараюсь заставить какого-то упрямого и довольно ограниченного ребенка, чтобы он меня понял. Он говорит о том, что надо быть «благородным». Как будто благородно связывать себя с женщиной только в угоду каким-то юридическим нормам и ради своей репутации в обществе. В этом снова чувствуется глупое извращение, внушенное государством. С точки зрения истинно человеческой нехорошо, если соединены люди, желающие жить врозь, и если разлучены люди, желающие быть вместе. Насколько я могу судить, Маргарет по-своему любит меня, но настоящий ее мотив — другой: ей кажется, что никто теперь не захочет на ней жениться и поэтому я должен загладить свой грех. Принимая во внимание, что в то время мы оба думали, что меня ждет деревянный крест, я не вижу, в чем тут был «грех»? Разве она стала бы играть роль вдовы героя, если бы там, на фронте, я обрел венец, свинец и достойный конец?

Ты, может быть, заметила, дорогая, что действительно добродетельные люди всегда чрезвычайно нещепетильны, в особенности в денежных вопросах, когда имеют дело с грешниками? Так вот я грешен, а Маргарет и отец добродетельны! Мой отец потерял во время войны какие-то деньги (я точно не знаю, сколько именно). Он хочет, чтобы я жил с ним или же женился на Маргарет. В настоящий момент я не выношу присутствия других людей — мне надо быть одному или же с тобой. Я ничего не имею против того, чтобы ты видела мои раны, — но только одна ты. (Должен сознаться, я стал довольно несносным — и только ты можешь исцелить меня). Итак, раз я не хочу делать ни того ни другого, что хочется отцу, то он, оказывается, слишком беден, чтобы снабдить меня деньгами, хотя однажды, в минуту неосторожности, пообещал дать мне 6000 фунтов стерлингов, если я женюсь на Маргарет. Я умолял его дать мне треть этой суммы, чтобы попытаться найти тебя. Он воскликнул: «австриячку» — таким тоном, словно хотел сказать: «анаконду»[94]! Я старался объяснить ему, что вся эта националистская вражда — чепуха, что патриотизм — чепуха и что нас всех эксплуатируют при помощи лозунгов, которые служат для обогащения своры прохвостов и для удовлетворения властолюбия старых садистов обоего пола. Но он и слушать не хочет! Он согласен дать мне денег, чтобы я женился на женщине, которую я не люблю, и не желает давать ни гроша, чтобы я мог найти женщину, которую я люблю! Восхитительно! Имея 1000 фунтов стерлингов, я бы подкупом проложил себе дорогу в Вену.

У меня нет ничего, кроме того, что солдаты называют «платой за кровь». Из них я отложил 75 фунтов стерлингов на поездку в Вену, как только это окажется возможным. В понедельник я поступаю на работу, жалкую чиновничью работу, но она даст мне 4 фунта в неделю, и я смогу не трогать тех 75 фунтов. В субботу поеду к Скропу (чтобы попытаться силой вырвать паспорт), и если его получу, я, конечно, немедленно же покину их проклятую контору. Если бы только мне удалось найти тебя! Мы уедем из этой несчастной Европы. Куда же мы поедем? Думаю, в Южную Америку. Люди там не светлые северяне (слава богу!), и они не участвовали в войне. И страна прекрасная, даже если насекомые и кусаются. Я предпочитаю быть укушенным насекомым, чем людьми-паразитами. Однако главное — чтобы мы встретились, об остальном мы позаботимся впоследствии.