Все люди — враги

Это письмо — результат некоторой борьбы с самим собой. Я был в таком настроении, когда кажется, что в жизни нет ничего ценного. Затем я собрался с духом и решил еще раз попытаться. Я буду работать на этой службе, пока не получу паспорта, и постараюсь разыскать двух-трех своих прежних друзей, а также встречаться с новыми людьми. Это будет нелегко, но я попробую. И постараюсь не раздражаться при мысли, что все было бы очень легко, будь я богат и имей влиятельных друзей.

Если сможешь, ответь на это письмо. Если нет, не давай умереть надежде. Я даже не прошу прощения за то, что это письмо не любовное, ибо знаю: ты знаешь, что я не забыл.

Навсегда, навсегда дорогая Ката,

Тони».

Это длинное письмо заняло несколько часов. Каждый абзац являлся несоответствующим результатом продолжительного раздумья, во время которого Антони курил, ходил по комнате и пил бренди с содовой. Он сознательно исключил из письма всякие излияния чувств, сознательно заглушил в себе вопли страсти, возмущения и отчаяния, поднимавшиеся из его измученной души. Нарочитая сдержанность, самый процесс писания, усталость после долгой бессонницы постепенно успокоили его; и, дойдя до конца письма, он пришел в состояние сумрачного равновесия, при котором уже не в силах был добавить какие-нибудь слова любви. В один из моментов, когда он писал, он вдруг сильно вздрогнул: большая глыба мокрого снега упала с крыши дома и тяжело ударилась об окно в потолке. Закончив письмо, Тони внимательно перечел его, с чувством легкого презрения к несоответствию его жесткого тона, затем надписал на конверте адрес — для этого не надо было заглядывать в записную книжку. Когда он положил объемистый конверт на каминную доску и снова уселся у огня, сквозь потолочное стекло уже серел поздний рассвет пасмурного утра.

Он был обессилен ночными переживаниями, но его нисколько не клонило ко сну, хотя он и жаждал забыться. Но что хорошего мог ему дать сон, призраки которого были страшнее, хоть и менее убоги, чем картины действительности? Он невольно спрашивал себя, что такое действительность: сон или бодрствование, и ему хотелось верить, что его настоящая жизнь — отвратительный кошмар и он когда-нибудь проснется в лучшем мире. Он все более и более падал духом, очутившись лицом к лицу с реальностью своей жизни, где каждый ход, казалось, тормозился каким-то дьявольским шахматистом, и с отчаянием понял, что им совершенно потерян всякий вкус к жизни. Даже Ката и розыски ее казались ему капканом, бессмысленной игрой в воспоминания, тщетной попыткой воссоздать утраченное счастье. Даже если он найдет ее — они ведь оба изменились и, вероятно, отошли друг от друга. А если Ката и осталась такой же, то что он может ей предложить? Исчезла лучезарность, исчезла страсть, исчез тот живой дух, который когда-то превращал каждое мгновение в волшебство. Он даже не может предложить ей своего прежнего тела, тела, к которому она прикасалась с таким благоговением и восторгом. Зачем же обманывать себя и притворяться, что обломок, боящийся снов и каждого неожиданного звука, — тот самый человек, которого она когда-то любила?

Он вздрогнул от резкого стука в дверь. Прежде чем он успел ответить, в комнату вошла хозяйка — одна из тех добродетельных квартирных хозяек, которых заботы об одиноких жильцах преисполняют горечи. Она притворилась удивленной, хотя, несомненно, видела свет сквозь дверь и зашла посмотреть, что он делает.

— Ах, простите, я не знала, что вы уже встали, сэр.

Голос ее выражал строжайшее осуждение по адресу человека, который в зимнее утро встал и уже полуодет еще до восьми часов, в комнате, полной табачного дыма и душной от продолжительного горения газа. Тони горько пожалел, что комната Уотертона отягощена услугами этой ведьмы. Он мысленно послал ее к черту, но постарался говорить вежливо.

— Да, я рано встал сегодня.

— Не прислать ли вам завтрак, сэр? Может быть, желаете кусочек грудинки и яичко? Я достала сегодня чудную грудинку.

— Нет, спасибо. Но мне хотелось бы чаю и поджаренного хлеба.

Она медлила, вертя дверную ручку, и явно старалась придумать, что бы такое еще сказать, чтобы выразить свое безграничное возмущение человеком, который не ложился всю ночь и отказывается от грудинки и яйца. Ее присутствие безумно раздражало Тони, и ему хотелось крикнуть ей: «Убирайся к дьяволу, мерзкая тварь!» Он крепко прикусил трубку, чтобы сдержаться, сам несколько пораженный своим бессмысленным бешенством. Если она не перестанет вертеть дверную ручку…

— Прекрасно, как прикажете, сэр, как прикажете.

И она неохотно вышла из комнаты, всем своим видом выражая презрительную враждебность. Тони упрекнул себя — надо привыкать к такому неизбежному общению, ведь поведение окружающих определяется нашим собственным, — кроме того, она хорошо относится к Уотертону. Но не мог же он, ради снискания ее уважения, есть за завтраком грудинку и яйца — они напоминали ему о фронте, да и тогда вызывали в нем отвращение, если только он не стоял всю ночь на посту.