Все люди — враги

На миг Тони охватила жажда убийства. Он чувствовал, что, не выбрось он патронов в сад, он задушил бы ее, а затем застрелился бы. Но уже в следующее мгновение наступила резкая реакция. Это не Маргарет рыдала, обливая его лицо слезами, а несчастное человеческое существо, в страданиях которого он сам был отчасти повинен, существо, нуждавшееся в утешении не меньше, чем он сам. Он не мог не пожалеть ее, и охватившее его сострадание, казалось, немного согрело его собственную ледяную боль. Тронутый мукой человеческой плоти, он обнял Маргарет с такой же нежностью, с какой обнял бы человека, умирающего от ран. Он не утаивал от самого себя, что эта женщина волнует его плоть почти так же сильно, как ее душевное смятение трогает его сердце, — а было ли в его жизни так много любви, чтобы отвергать эту страсть во имя верности мечте? Он ласково поцеловал Маргарет в губы, а затем нежно, но решительно отстранил ее от себя. Когда он заговорил, она жалобно взглянула на него глазами, полными слез, но что-то было в ее позе, что даже тогда поразило его своей фальшью и театральностью, хотя слезы мучили его. Он говорил медленно, запинаясь, держа ее безжизненную руку в своей:

— Я не хотел причинить вам боль, Маргарет. Если я огорчил вас — мне очень, очень жаль! Но будьте справедливы ко мне и согласитесь, что в прошлом году мы сошлись легкомысленно или, вернее, с отчаяния, как тысячи и тысячи других людей, пытавшихся урвать себе хоть немного счастья, когда вся жизнь, казалось, ускользала от нас. Ведь это правда, не так ли? — Она кивнула головой, не спуская с него печальных глаз, словно прощаясь с человеком, идущим на виселицу. Это раздражало его, но он сдержался и продолжал: — Вы говорите, я был тогда весел, а теперь мрачен. Позвольте привести вам такой пример. Когда человек участвует в беге на скорость, он продолжает бежать, хотя уже готов упасть от усталости, но когда бег окончен, он действительно падает, хватая ртом воздух. Я тоже хватаю ртом воздух — дайте мне возможность отдышаться.

Он замолк, но она ничего не сказала. Он отвел от нее взгляд и продолжал:

— Во мне почти не осталось ничего человеческого, и я знаю, что я не в состоянии жить с кем бы то ни было — оттого-то я и поселился здесь один. Я начал свою собственную продолжительную борьбу с самим собой. Все во мне взбунтовалось и спуталось. Я почти неспособен связно мыслить ни о себе самом, ни о чем бы то ни было и вынужден подавлять кровожадные, дикие инстинкты, однажды разбуженные во мне. Мне надо восстановить связи с людьми, повидать друзей и завязать новые узы дружбы. В понедельник я пойду на работу — все лучше, чем предаваться здесь мрачным мыслям. Вы взываете не к человеку, а к хаосу в образе человека. Потом я на некоторое время уеду один…

— Куда? — резко прервала она его.

— На континент, — ответил он уклончиво. Он думал было откровенно сказать ей, что поедет искать Кату; но его удержало разумное недоверие, которое стало теперь ему свойственно. — А теперь поговорим о наших отношениях. Вы должны предоставить мне свободу. Но выслушайте меня. Вы знаете, я… какие чувства я к вам питал в Париже до войны. Ну, хорошо, мы как будто разошлись в разные стороны и… — Он все еще не мог упомянуть имя Каты. — А затем наступил прошлый год. Я уже не тот человек, каким был в Париже, даже не тот, каким был в прошлом году. У меня такое ощущение, словно я разбился вдребезги, упав с крутой скалы, и теперь пытаюсь собрать все кусочки вместе. Сейчас март. Дайте мне отдышаться до ноября или декабря. Не знаю, что будет дальше, но мне хотелось бы, чтобы мы остались друзьями, очень близкими, нежными друзьями.

Он увидел страдание на ее лице при этом обычном, банальном уверении в дружбе. Желая ее утешить, он робко добавил:

— Будем же до тех пор друзьями. Если… если обстоятельства так сложатся, может быть, я тогда почувствую, что могу просить вас выйти за меня замуж. Ну вот! Теперь разрешите мне помыться и одеться, и мы пойдем позавтракать. Куда бы нам пойти?

— Не пойти ли нам в клуб «Пиф-паф»?

— Чтобы есть в компании с этой бандой толстож…. ископаемых? К черту их!

— Тони, я не желаю, чтобы вы употребляли при мне такие выражения!

— Простите, — сказал он виноватым тоном. — Но вы видите, что мне действительно нужно соскоблить с себя грязь, которой я оброс! Не правда ли? Но все же это поганая публика!

— Однако Ллойд Фиц-Балфур — член этого клуба!

— Чер… я хочу сказать — ну и пиф-паф с ним! Мы каждый день хоронили людей получше его… Впрочем, это не важно! Простите меня. Но все-таки вы не будете возражать, если мы пойдем в какое-нибудь другое место?

— Куда хотите, дорогой мой! — сказала она покорно, но довольно кислым тоном, от которого его покоробило. Он вспомнил великолепное самопожертвование Каты: «Хочешь дать мне ребенка?» — и вздохнул. Затем молча повернулся, забрал свою одежду и пошел в ванную комнату.