Все люди — враги

Каждые два-три дня Тони ездил на велосипеде в Стэдлэнд. Ему казалось, что старшее поколение нисколько не сожалеет о том, что он не живет с ними в доме, и был убежден, что инстинкт его не обманул. Специфическая бесцельность семейной жизни угнетала его и напоминала о страшном «ничегонеделании» английского воскресенья. Это было физическое существование a rebours[113], ослабление, а не усиление жизненности. Насколько это было возможно, они перенесли в деревню все свои городские привычки, вплоть до граммофона и бриджа, — даже большая часть провизии доставлялась из Лондона. Даже купание было простым «полосканием», а не физическим поклонением морю. Тони поражала убогость жизни в этом богатом доме, где царила такая тоска, что даже его посещения являлись развлечением. Эти люди походили на глупеньких детей, которым нужно очень много сложных и дорогих игрушек. Тони предпочитал свою собственную неудовлетворенность, — по крайней мере, в его страдании была страстность.

Маргарет держала себя безучастно, выглядела очень свежей и целомудренной во всем белом. Тони радовался, что присутствие других делало всякую близость между ними почти невозможной, и отнюдь не стремился оставаться с Маргарет наедине. Отношение родителей было нейтральным — Тони считался «другом детей». Тони задавался вопросом, знают ли они или нет о трагическом поединке между ним и Маргарет. Разумеется, не делалось ни малейших попыток к их сближению — да, в сущности, и сам Тони охотно признавал, что он далеко не выгодная «партия» для Маргарет. Он начал помышлять, что она, должно быть, примирилась со столь ненавистным для нее положением «нежного друга». Но, увы, раза два он уловил на себе ее взор, горевший затаенной жаждой обладания. У него мелькнула мысль, что он поступает весьма наивно: чередование нежности и равнодушия, поглощенность Катой, чего он не в силах был скрыть, — все это должно было только способствовать тому, что мимолетная, чисто «военная» связь с бывшим юношей-возлюбленным превратилась в пламенную страсть. Впрочем, теперь это было уже непоправимо, да и к тому же Тони сознавал, что он никогда не мог бы вполне последовательно играть какую-либо роль.

Восемнадцатилетний брат Маргарет, после каникул поступавший в университет, тоже жил на даче, занимаясь спортом и мечтая о военной службе. Все же Тони он больше нравился, чем его друг Харольд Марслэнд, который был моложе и, по-видимому, питал мальчишескую страсть к Маргарет. Она с ним открыто кокетничала, вечно гуляла рука об руку и награждала ласкательными именами, что в то время считалось модным. Тони смутно подозревал, что это делается, чтобы вызвать его ревность. Его забавляло, что где бы Маргарет ни была с Элен Марслэнд, сестрой Харольда, они тотчас же объединялись против него в женский союз, сознательно обращаясь с ним так же снисходительно, как с мальчиками-школьниками. Тони не в состоянии был сердиться на эту ребячливо-женскую дерзость, чего от него, по-видимому, ожидали. Все это было так не важно! Но, если Маргарет случайно отсутствовала, Тони замечал резкую перемену в отношении к нему Элен — какое-то неотступное преклонение белокурой женщины перед мужчиной, обагренным кровью.

Тони огорчало ощущение бездны между ним и этой молодежью, между собственным внутренним страданием и их свежей, безмятежной молодостью, их нетронутой верой в жизнь. Даже Маргарет, почти одного с ним возраста, немало страдавшая в жизни, казалась стоящей гораздо ближе к ним, чем к нему. Это также было основанием радоваться тому, что он отказался жить с ними в одном доме. Ему нестерпима была мысль, что его ощущение полнейшей утраты, его разбитая жизнь, разочарованность и боль могут хоть частично передаться им и возбудить в них подозрение о той чудовищной эпохе, в которой они живут. Почему бы горсточке людей не чувствовать себя счастливыми, хотя бы и на короткий срок? Но он знал, что не сможет долго сохранить тон бездумного веселья, которого он пытался с ними придерживаться. Даже и теперь ему это не всегда удавалось. Однажды он заговорил несколько неосторожно и поймал на себе подозрительный и недовольный взгляд Харольда, который спросил его:

— В чем дело? Что же вам не нравится в английском обществе? Англия — прекраснейшая страна, а мы — лучший народ в мире.