Все меняется

– Тогда тебе хватало денег, чтобы нам ходить по ресторанам и театрам. И у нас не было детей. А теперь я сижу здесь целыми днями как привязанная, а ты возвращаешься такой усталый, что не желаешь ничего, кроме как поесть и отоспаться. – Она расплакалась, но слишком зло, поэтому не разжалобила его.

– Если ты считаешь, что этот дом слишком велик для тебя, можешь его продать. Он записан на твое имя. Мы легко можем подыскать дом поменьше, чтобы было проще содержать его. Это тебе решать.

– О, благодарю покорно! После всех трудов, которые я вложила, чтобы сделать дом красивым и уютным для тебя, ты готов одним махом от него избавиться!

Так и продолжалось. Второй бренди обоим, потоки обвинений до тех пор, пока не догорел огонь в камине; негодование, жалость к себе и ожесточенность. Диана не понимала, как он мог проявить такое безразличие к ее чувствам, к тому потрясению, которым стала для нее вся эта история. А он все сильнее злился на нее за бездумный эгоизм – неужели она не в состоянии хоть на минуту представить себе, как все это ужасно для него? Есть ли ей вообще до него дело? Он мельком вспомнил Вилли, ее доброту и практичность, но, с другой стороны, при ней он не жил на широкую ногу в просторном доме. А будущее могло оказаться гораздо более безрадостным, чем полагала Диана. Но сказать ей об этом он не решался. Он захлопнул книгу счетов и поднялся.

– Уже очень поздно, дорогая, сейчас мы все равно ни к чему не придем. Давай заключим перемирие и закруглимся.

Она сидела, обхватив пальцами пустой стакан из-под бренди, который теперь протянула ему.

Он забрал у нее стакан.

– Думаю, нам обоим на сегодня уже достаточно. – Он взял ее за руку, помог подняться на ноги и отставил ее стакан на поднос с кофейной посудой. И понял, что надо сказать дальше, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. – Я люблю тебя. Все супружеские пары время от времени ссорятся. Мне очень жаль, что я так расстроил тебя, дорогая.

Выслушав его, она улыбнулась – бледной, но все-таки улыбкой.

– Пока ты любишь меня, я выдержу что угодно. – Она обняла его шею обеими руками и поцеловала его.

Несмотря на все желание ответить ей тем же, он понимал, что не сможет.

Руперт и Невилл

– Итак, может, ты все-таки объяснишь мне, что, черт возьми, происходит?

После разговора с Зоуи Руперт вызвал к себе Невилла и увел его в просторную гостиную, растянувшуюся на всю длину дома, с каминами в обоих концах. Даже когда они топились, тепло было лишь возле них, а сейчас огонь в каминах не горел. В гостиной было отчаянно холодно, все четыре прекрасных окна пропускали ледяные сквозняки, битву с которыми выдержало бы лишь дико расточительное центральное отопление, а они давно уже не могли его себе позволить. Эта комната использовалась летом для многолюдных сборищ, а теперь шел ноябрь. Руперт выбрал ее потому, что знал: здесь им не помешают.

Руперт смотрел, как его сын развалился в кресле честерфилд с потертой бархатной обивкой. Невилл был одет как обычно – в заношенные чуть ли не до дыр черные вельветовые брюки и белую рубашку почти в байроновском стиле, с эффектным воротником и широкими рукавами. Пиджак он набросил на одно плечо. И в этот момент доставал из кармана помятую сигаретную пачку.

– Будешь, пап?

Руперт сначала отказался, потом передумал. Запретить Невиллу курить он был не в состоянии, а от неловкости, которую вызывало у него это выяснение отношений, дым мог помочь. Когда оба закурили, Руперт напомнил:

– Ты так и не ответил мне, Невилл.

– Не понимаю, о чем ты. Ничего не происходит.

– Тебе прекрасно известно, что я имею в виду. Что означает весь этот абсурд насчет тебя и Джульет?

– А, это! Ну, я сказал ей, что люблю ее, и это правда.

– По ее словам, ты сказал ей, что вы поженитесь.

– Когда она подрастет – да, скорее всего.

– Ты же понимаешь, что об этом не может быть и речи. Она твоя сестра!

– Сводная сестра. А Клеопатра была плодом шести поколений инцеста.

– Невилл, это не шутки.

– Господи, помилуй! Мне и в голову не пришло бы потешаться над Клеопатрой – и, думаю, никому другому тоже.

– Джульет еще школьница…

– А то я не знаю! – перебил Невилл. – Но ей семнадцать, она уже почти взрослая. Только, пожалуйста, не подумай, что я совершил какую-нибудь непристойность. Я ничуть не «покусился» на нее, как пишут в викторианских романах. Мы только целуемся, и ей это нравится. Нравится нам обоим.

Почему-то Руперт вздохнул с облегчением, услышав это, и вместе с тем разозлился.

– Невилл, ты должен понять, что ведешь себя совершенно безответственно, и тебе должно быть стыдно за то, что ты забил голову бедной девчонке дурацкими бреднями. Я вызвал тебя затем, чтобы сообщить: отныне ты больше не будешь общаться с ней никоим образом. Не приезжай сюда, не пиши ей, не пытайся звонить…

– Она страшно расстроится…

– Да. Вот ты и увидишь, что натворил. Но она переживет, и ты тоже. Хотя, судя по тому, что я слышал, ты быстро утешишься. Не зря же поговаривают о твоих мимолетных романах с моделями.

Впервые за все время разговора самообладание Невилла дало трещину.

– А, эти!.. Они ничего не значат.

– Еще как значат – для Джульет.