Все меняется

Обед закончился, Арчи и Руперт повели детей в Ричмонд-парк – «выплеснуть хоть немного их дикой энергии», как выразился Арчи. Джульет отказалась идти с ними, а когда ее отец стал настаивать, ударилась в слезы и заявила, что в таком возрасте сама вправе решать, как ей проводить время. «И вообще я терпеть не могу свежий воздух!» – выпалила она, взбежала по лестнице и грохнула дверью своей комнаты.

«Ну и не нужна она нам. Если ей до нас нет дела», – сказала Гарриет, но без малейшей убежденности.

– Но хуже всего то, что бедный Руп не желает уезжать – вообще никуда. Говорит, что всегда терпеть не мог руководить и нести ответственность, он любит этот дом и отказывается продавать его – считает, что нам надо его сдать, но как подумаю, что придется расчищать здесь место для жильцов, прямо хоть визжи или падай в обморок.

– Я тебе помогу, – сказала Клэри. Она споласкивала тарелки, а Зоуи вытирала их.

– И, конечно, про Хоум-Плейс ты уже знаешь. Дети страшно разочарованы – как ни странно, особенно Джульет. Но спасибо за предложение помочь. Я как раз думала, не согласитесь ли вы провести с нами здесь Рождество.

– О, дорогая, было бы чудесно, но сегодня звонила Полли, позвала нас к ним, и я согласилась. Мои так расстроились, что праздники в Хоум-Плейс отменяются, – они обожают бывать за городом, так что поездка к Полли будет в самый раз. Да и нам с Арчи нужен отдых или хотя бы перемена обстановки.

– Надо было пригласить вас еще вчера. Ой, Клэри, что же ты не надела перчатки?

Клэри откинула волосы со лба рукой в мыльной пене.

– Неохота. Я же знаю, у меня жуткие руки, – добавила она, – все в отеках, сморщенные и красные, и я насилу отучилась грызть ногти, а когда надеваю чулки, на них сразу появляются затяжки – такая у меня грубая кожа. Арчи их не выносит, – ее глаза вдруг налились слезами, она обернулась к Зоуи. – У тебя не возникает ощущения, что брак – это работа? Только выходных на ней не бывает и приходится мириться с чем угодно, вплоть до ужасов?

Зоуи отодвинула стул от стола, усадила Клэри, достала пачку «Голуаз» и спички и лишь потом ответила:

– На первых порах мне казалось, будто я ошиблась адресом. Руперта я обожала, но никак не могла понять, почему он так увлечен живописью, если в компании мог бы получить работу гораздо лучше. По сравнению с Вилли и Сибил я ощущала себя неполноценной, поэтому вела себя с Рупом требовательно и агрессивно. Так что, пожалуй, я понимаю, о чем ты. Клэри, неужели у вас черная полоса?

– Это я виновата, – она закурила и благодарно затянулась. – Только я.

– Виноватым никогда не бывает лишь кто-то один, – негромко возразила Зоуи. – Об этом я узнала в конце войны. Понимаешь, мы оба влюбились в других людей. Оба приложили к этому руку.

– И что же дальше?

– Мой любимый умер. А Руп оставил эту девушку… женщину… во Франции. Думаю, в некотором смысле ему пришлось тяжелее. Но о таких вещах надо говорить, Клэри, чтобы все прояснилось.

– Знаю. Но я так этого боюсь и не представляю, с чего начать.

– Ты влюбилась в другого?

– Нет, что ты. Я бы ни за что не смогла. Я люблю Арчи.

И тогда она рассказала Зоуи обо всем, о том, что он расстался с той девушкой и явно страдает. Рассказала и про свою пьесу – о чем она и что с ней стало.

– А он ничего не знает. Думает, я писала очередной роман, но мне крепко запала в голову мысль сделать пьесу из нашего треугольника, я не удержалась и написала о нем. И как ни странно, мне стало гораздо понятнее, каково пришлось нам, всем троим.

– Надо обязательно рассказать ему. Дай ему почитать пьесу. Сегодня же вечером, Клэри. Я оставлю детей у нас, так что вам хватит времени спокойно поговорить. А теперь надо дать Риверсу морковку, иначе Джорджи меня никогда не простит.

Клэри принялась благодарить ее.

– Не стоит благодарности – Джорджи будет только рад, а Руп привезет детей завтра утром.

И она унеслась, желая дать Клэри возможность прийти в себя. Доверительный разговор разбередил в ней чувства к Джеку Гринфельдту, которых она, видимо, так и не утратила. С годами они притупились, стали не только более далекими, но и привычными, потому не вызывали былых потрясений. Говоря о нем – обычно сама с собой, а вот теперь и с Клэри, – она видела одни и те же картины, проходящие перед мысленным взором: их последнюю встречу, когда он приезжал в Хоум-Плейс; уборку в студии, служившей им местом тайных встреч; муки, которые он наверняка пережил в «лагерях смерти», что и привело его к самоубийству – поступку, в котором теперь она усматривала храбрость и любовь. Этим повторяющимся образам все еще хватало яркости и силы, чтобы пронзать ее сердце изначальной болью… Это ей, осознала Зоуи, по-прежнему требуется время, чтобы прийти в себя, – не только Клэри.

Риверс как будто бы и не заинтересовался морковкой, и вообще вел себя так, словно она помешала отдыху, в котором он настоятельно нуждался. По крайней мере, думала Зоуи, вытирая лицо, Джульет никогда не столкнется с войной и ей не придется терпеть то, через что прошла я.

* * *