Всё началось с грифона

– Джамшид Дастани. Я правильно произнесла? – спросила Эзра, нарушая молчание, которое словно было создано для этого.

Я кивнула ей, и она удовлетворенно улыбнулась.

– Родился в Иране, в городе Решт, за несколько лет до революции. Младший из четырех детей. Отец был инженером-строителем, мать воспитывала детей. Один брат – учитель, другой – архитектор, сестра – библиотекарь. Сумел уклониться от военной службы благодаря хорошим связям дяди и вместо этого по студенческой визе поехал в Америку изучать медицину, но уже через полгода занялся ветеринарией.

Эзра замолчала и посмотрела на меня.

– Семья, я уверена, была в восторге.

Почти всю жизнь семья по папиной линии была для меня пиксельными человечками, несколько раз в год машущими мне с экрана. До его смерти я не встречалась ни с кем из них. На похороны приехал один из папиных братьев, Хамид, – тот, что работал учителем. Он очень походил на моего отца, но был немного ниже ростом, и взгляд его казался теплее. Хамид остановился в мотеле при аэропорте на четыре дня. Он был добр ко мне, но его постоянно что-то волновало: то английский язык, то смена часовых поясов, то возникшее горе. Дела шли немного сложнее, когда Хамид оказывался рядом. Думаю, к моменту его отъезда мы оба растерялись еще больше, чем в день знакомства.

– Я с ними толком и не общалась, – призналась я.

Эзра улыбнулась. Улыбка у нее была очаровательная, на секунду смягчившая холодный пустой огонь в ее глазах. Но было в ней и что-то жесткое. Она улыбалась как человек, который только и ждал, чтобы его попросили этого не делать и запретили делать хоть что-то.

Я мало что знала о семье отца. Мне было известно, что он посылал им деньги, но у меня всегда создавалось впечатление, что им было их недостаточно. Врачи зарабатывают больше. Когда я выходила из комнаты, разговоры принимали другой, серьезный характер. Папа говорил мрачным, угрюмым тоном, слова на фарси звучали резко и зло. Каждый раз казалось, что он пытается оправдаться, каждый раз в его голосе угадывалась досада. Думаю, они хотели от него чего-то, что он не мог им дать, и в конце концов он начал злиться на них за это.

Эзра засунула руки обратно в карманы, и улыбка на ее лице погасла. От нее вновь исходил лишь голод.

– В любом случае, – сказала она, – я вполне уверена, что из числа подозреваемых мы можем их исключить.

– Потрясающая проницательность. Теперь я понимаю, за что вам платят, – съязвила я.

Эзра одарила меня суровым взглядом, который через мгновение смягчился. Она усмехнулась, а потом повернулась и продолжила говорить, словно я не сказала ни слова:

– Женился во время учебы в ветеринарной школе на ветеринарном фельдшере Софи. Она была трудолюбивая и смышленая, и, судя по всему, они очень сильно друг друга любили. Два года спустя родился ребенок. Девочка, насколько известно. Как я понимаю, семья была счастливой.

Эзра взглянула на меня. Я никак не отреагировала, и она пожала плечами.

– Как все это поможет раскрыть убийство?

– Предыстория всегда важна, – сказала Эзра.

Я чувствовала ее взгляд, но продолжала смотреть прямо перед собой.

– Джамшид – теперь его зовут Джим, – продолжила она, – пару лет работает, подменяя других ветеринаров, а затем открывает собственную клинику. Дочери на тот момент около трех-четырех лет. Софи помогает в клинике: отвечает на телефонные звонки, ведет бухгалтерию и делает все остальное. Это большой риск. Он и так был по уши в долгах – ипотека, кредиты на учебу, – а теперь их стало еще больше. Дела идут не очень, но, по крайней мере, в семье все хорошо.

Эзра тактично замолчала.

– А потом, три года спустя, неизлечимая остеогенная саркома. Состояние ухудшалось очень быстро. Мне жаль. Должно быть, вам пришлось нелегко.

Она и правда сочувствовала мне, это было видно по взгляду, но все же в нем таилось и нечто другое, расчетливое и проницательное. Эзра наблюдала за мной, изучала меня. Быть может, она ощутила то же самое, что чувствуют многие люди, узнав о смерти чьей-то матери, – нездоровое любопытство. Как будто одно это обстоятельство полностью меняет их представление о человеке, заставляет воспринимать все, что он говорит или делает, немного иначе. Иногда мне казалось, что люди общаются со мной какими-то шифрами, пытаясь раскрыть некую тайную эмоциональную мудрость, которой я, по их мнению, обзавелась. Не сомневаюсь, что из таких ситуаций можно выходить деликатно, но этот навык никогда не был моей сильной стороной.

Я не люблю говорить о тех месяцах. Любой, кто спрашивал о маме, словно втыкал в меня иглу и пытался вытянуть из вен всю кровь с помощью закупоренного шприца.

– Думаю, ее мы тоже можем исключить, – произнесла я.

Если мне и удалось хоть на секунду вывести Эзру из равновесия, она не подала виду. Женщина еще мгновение смотрела на меня, а потом ее лицо приобрело задумчивое выражение, и она долго не произносила ни слова.

Я тоже молчала. Мне казалось, что я и так уже наговорила лишнего.

Какое-то время Эзра не поднимала тему отца. Она шла быстро, чеканя шаги, но лицо было спокойным и терпеливым. Через несколько минут она заговорила.