Все наизусть. Годовой творческий цикл

Пушкин никогда для себя не рождался 6 июня и не умирал 10 февраля, так же, как и Рождество никогда не отмечалось после 1 января! Лишь две даты, благодаря тому же Пушкину, сохранились по старому стилю: 19 октября и 14 декабря. Я позволил себе легкий подлог, посчитав появление судьбоносного зайца и восстание декабристов по новому стилю, а Рождество по старому, и все три даты практически совпали 26 декабря.

Торжество по этому поводу затянулось так, что и Новый год мы отмечали в Михайловском. С пафосом победителя провозглашал я тост за уходящий год: и за Пушкина, и за декабристов, и тем более за зайца, а также за дорогу, за путь, за чувство истории, за выбор пути, так непросто нам дающийся, то есть за Россию. «Это был мой зарок, – вещал я, – если удастся заложить камень, перед которым навсегда застыл наш богатырь, выбирая из трех дорог одну, то и двадцать первый будет наш!» И это я уже хватил…

Тут и появляется на экране Ельцин, чтобы поздравить народ. Эти поздравления давно уже никто не слушает в ожидании курантов… пришлось однако прислушаться. Все давно привыкли к Новому году как к единственному самому домашнему, самому несоветскому, самому беспартийному празднику в году! А тут на тебе! Сложение полномочий, передача полномочий… опять они. Только что было наше застолье – и нет его. Однако выпили, заели, забыли.

И снится мне первый в новом тысячелетии сон… титульный лист газеты «Правда», со всеми орденами, логотипами, шрифтами – один к одному, очень реалистично. И первый указ новой власти – ВСЕСОЮЗНАЯ ПЕРЕПИСЬ ЦАРЕЙ, – где все князья, цари, императоры, генсеки и президенты уравнены в исторических правах c обязательным соблюдением хронологической нумерации. Рассказал я сон заспанным друзьям, посмеялись мы над собою, стали считать на пальцах, который у нас тогда Владимир получается, если Владимир Ильич уж наверняка входит? Кто-то вспомнил Мономаха, кто-то Красное Солнышко, кто-то усомнился не одно ли это и то же лицо, а если разные, то кто из них раньше и кто окрестил всех нас… Какой тогда получается у нас теперь Владимир – Третий или Четвертый? Выпили за Первое января, мол, как его и с кем проведешь, так и год пройдет. Да что там год! Раз уже 2001-й… то и столетие, и тысячелетие. Приснится же! Даже всероссийская перепись населения, столь успешно провалившаяся, не была еще объявлена… а только стали жить мы с тех пор по этому указу, как по телевизионной программе – за десять лет всех генсеков пересчитали, включая их жен, детей и внуков: как им всем было трудно сыграть свою историческую кинороль.

Всех правдивее оказался фильм Сокурова о Ленине, всех человечнее – Брежнев в превосходном исполнении Шакурова. История была если не переписана, то пересмотрена (в буквальном смысле – на телеэкране). Пока наш действующий президент заботился об укреплении вертикали власти, на всенародный трон окончательно воссел Еговея (ЕГО ВЕличество Ящик), и власть ему покорилась первой.

Мой более чем полувековой опыт непосредственного контакта с цензурой позволяет мне утверждать, что это именно она закладывает основы смены режимов. Это именно она в мое время основоположила самиздат и тамиздат, породила диссидентское движение и третью волну эмиграции. И мы научились читать между строк и писать между строк, составляя для себя относительно правдивые образы единого и целого, и поняли, что власть тем и слаба, что узурпировала правоту, а не право, что она труслива, раз ей необходимы столь мощные силы подавления, что ей под силу только уничтожить твою жизнь, но не в ее власти уничтожить саму жизнь.

Гласность, как жизнь, застала нас врасплох: попробуй вырази то, что на самом деле думаешь? Оказывается, надо стать свободными. А как? Несмотря на всю жуть исторических испытаний, разбалованный оказался у нас народ, растерялся без прямых указаний сверху: обрели свободу только жаловаться друг другу на всё, ни в чем себя не упрекая. Съездили разок за границу – унизились, не понравилось: живут себе без нас, будто так и надо, мало того что говорят, но и обманывают не по-нашему, а – по закону. Синоним гласности у них – прозрачность. Не умея открывать рот, можно раскрыть глаза. Вот тогда мы и уперлись в ящик, который говорил нам что попало. Мы разучились читать по-писаному, зато научились видеть по видимому: перестали слушать, что все те же они нам говорят. Как глухонемые, мы научились читать по губам, как домашние животные – по выражениям лиц: врет ли человек, вешает ли лапшу на уши, и что им на самом деле от нас надо, если они это делают? Быть или казаться – вот что стало видно. Видно стало то, что как раз и хотят скрыть: любая ложь, малейшая фальшь интонации. Цензура опять помогла, от запрета слова на бумаге перейдя к выражению лица, которое не скроешь.