Все народы едино суть

Плохая погода к хождениям по городу не располагала, но в редкие погожие дни он всё же покидал подворье, отправлялся бродить. Было тепло. Чёрная грязь лоснилась под солнцем. Над слепыми мусульманскими домиками поднимались омытые дождём недалёкие горы. Индийская зима пахла весной. Он почти ощущал, как набухает земля, как бродит сок в деревьях джунарских садов.

Он любил весну. Весна предвещала дороги, неизведанные дали, новые встречи. Весна была его временем, и его радовало всё: монотонное гуденье, несущееся из дверей джунарского медресе, плешивые верблюды случайного каравана, расплёскивающего золотые лужи, и даже хвосты моркови, затоптанные юрким базарным людом в раскисшую землю. Посреди джунарского базара, над фатами и чалмами, над плетёными корзинами с овощами и фруктами над козьими мехами с вином, над навозом, размокающим в воде, он увидел столб. На столбе, не слезая стоял индус-факир, умерщвлял плоть. Стоял, как сказывали, уже шестой год. Никитина взяла озорная мысль: «Видно, дюже лютый мужик, коль столько времени усмириться не может!»

Покрутил головой, пошёл мимо.

Удивился одной мечети. Огромная, уступчатая, со следами отбитых фигур, она увенчивалась не идущим к ней минаретом. Оказалось, это индийский храм, приспособленный под мечеть. Обошёл храм со всех сторон. Поражала сила и красота камня, его непривычные формы, крепкая кладка гигантских базальтовых глыб. Вот это строили!..

Несколько раз видел Асат-хана: ехал по городу на людях, сидя в резных носилках под красной с кистями сенью.

Впереди бежали, разгоняя джунарцев, хановы слуги. Плюнул вслед.

Музаффар с памятного вечера показывался редко: служба отнимала немало времени. Хасан смотрел выжидающе, с робкой надеждой. Утешал раба:

— Дай срок…

Но подходящего случая для разговора с Мухаммедом всё не представлялось. Приходилось ждать.

А жизнь не стояла на месте, как базарный факир. Она шла своим чередом.

Среди обитателей дхарма-сала было немало персов, хорасанцев и даже туркмен, так же, как Афанасий, впервые попавших в Индию.

Разные это были люди, но всё молодые, сильные, с особым хищным блеском в глазах. Они жили по нескольку человек в худших комнатенках, кушаки их всегда туго опоясывали впалые животы, ели они мало, но всегда жадно. Держался этот народ плотно, был дерзок и дотошен.

Если где-нибудь заходила речь о драгоценных камнях, о сказочных кладах в замках раджей, они были тут как тут и алчно глотали каждое слово.

Дня не проходило, чтоб кто-нибудь из них не учинил перебранки, не избил мелкого торговца-индуса, не напился.

С одним из этих людей Афанасий познакомился ближе, чем с остальными.

Это был двадцатипятилетний хорасанец из Герата, пять лет провоевавший в войсках Узун-Хасана и теперь решивший продать своё сильное тело и ратное умение бахманийскому султану.

Он любил лошадей, всегда восхищался никитинским конем, и хозяйское сердце Афанасия устоять не могло.

Впрочем, хорасанец был почти бескорыстен, если не считать его аккуратных приходов то во время дневной, то вечерней еды, разделить которую он тотчас соглашалcя, да привычки занимать изредка мелкие суммы, которые он обещал вернуть, как только поступит в войско султана. Хазиначи Мухаммед посмеивался над Афанасием.

— Ты, видно, решил содержать свое войско? — язвил он.— Смотри, не лиши султана воинов!

Сам он хорасанцу не давал ничего, заявив, что не хочет бросать деньги на ветер.

— Жадный человек! — пожаловался гератец Никитину, но, узнав, что хазиначи близок малик-ат-туджару, передумал.

— Осторожный человек! — сказал он.

Мустафа — так звали гератца — не смущался с тех пор пренебрежительным тоном хазиначи, пропускал его язвительные уколы мимо ушей и явно старался завоевать доверие перса.

Он выспрашивал Мухаммеда, верно ли, что каждый воин получает дарового коня, оружие, пищу и плату, правда ли, что девять десятых добычи делится между всеми воинами?

— Верно,— отвечал хазиначи.— А иначе бы ты не пришёл сюда.

— Я пришёл под знамя пророка! — с достоинством ответил гератец.— Все мы пришли к султану, чтоб истреблять неверных!

— Саранча! — говорил Никитину хазиначи.— Вся эта братия думает только об одном — нажраться, напиться и наблудить. Видишь, к Асат-хану не идут, знают, что у султана больше получат! Воины пророка!

«А ты-то сам?» — думал Никитин. Он соглашался, что Мухаммед разгадал гератца, но хорасанец был всё же так откровенен и прям, что это подкупало.

«Этот хотя бы не прячется за слова. Не умеет»,— думал Никитин, и Мустафа прочно прилип к нему. Среди «жадных» щедрость Никитина к одному из них снискала Афанасию уважение. Ему кланялись, помогали ходить за конём, готовы были на любые услуги.

— Говорил о тебе с нашими,— как-то поведал ему Мустафа.— В Бидар пойдём вместе. У тебя будет надёжная защита!

«Вот тебе и раз! — огорошенно сказал себе Афанасий.— Нашёл приятелей!» Хазиначи довольно хохотал:

— Султан Юсуф, гроза неверных, выступает в поход! Трепещите, кафиры!