Все народы едино суть

— Ну, ну! — возразил Мухаммед.— Ты ещё не дошёл до сердца Индии. Ты ещё изменишь своё мнение.

— Да стоит ли идти? Здесь и то чуть не пропал.

— Ничего, ничего. Всё уладим. Рассказывай же про Русь. Говорят, у вас много мехов.

— Есть.

— Какие?

— Да какие хочешь. Соболь, горностай…

— И почем?

— Соболишек за топоры берём.

— Как это — за топоры?

— А сколько шкурок в отверстие для топорища пролезет, столько охотники и отдают за топор.

— Сказка!

— Нет, правда.

— Это же… это же… Да ты знаешь, сколько дают за одну шкурку соболя у нас?

— Нет. Десяток золотых, два?

— Три, четыре тысячи,— почти прошептал Мухаммед.— Слышишь, Юсуф? Четыре тысячи! Ведь это, выходит, если привезти сотню шкурок… Аллах с тобой! Не может быть, чтоб у вас так дёшево соболь шёл!

— Ну, чего… У нас любой добрый купец шубу на соболях носит.

Мухаммед забыл о трапезе, схватился за чалму:

— Простой купец! Да у нас только султан может позволить себе такую безумную роскошь!.. А горностай? Дорог?

— Раза в три дешевле.

Мухаммед почти стонал:

— И ты не привёз мехов!

— Вёз, да пограбили меня.

— Ах, нечестивцы, разбойники, ублюдки!

Никитин усмехнулся:

— Меня ведь мусульмане пограбили.

— А, всё равно! — с отчаянием махнул рукой хазиначи.

— Зато у нас камней нет,— сообщил Никитин.

— Ну, а дороги? На соболей считай!

— Да ведь трудно счесть… А так, за один хороший камень — за алмаз — шкурок двести дадут.

Хазиначи Мухаммед больше не мог усидеть. Он вскочил, заходил по каморе.

— Асат-хан хороший воин, но он глуп! — сердито кидал он на ходу.— Это рубака, а не правитель! Да, не правитель. Суётся, куда не следует…

— Сегодня мой срок! — напомнил Афанасий.

Мухаммед, не видя, посмотрел на Никитина, потом сообразил, о чём идёт речь.

— Сиди здесь,— сказал он.— Я сейчас же еду к Асат-хану. Не посмеет он теснить тебя. Эй вы, Хасан, Гафур, коня!.. Не посмеет!.. Я малик-ат-туджаром ему грозить буду! Султаном! Я…

Хазиначи Мухаммед, разгорячённый, разволновавшийся, уехал.

Афанасий вышел во двор посмотреть вслед. Воин у ворот неуверенно переступил с ноги на ногу, приложил руку к груди, поклонился. Хозяин подворья зацвёл улыбкой.

Хасан в каморе убирал остатки трапезы.

— Не надо! — остановил его Никитин.— Давай есть будем. Музаффара кликни.

Хасан согнул спину:

— Музаффар ушёл, ходжа.

— Куда?

— Пошёл в крепость, в войско наниматься.

— Так… Ну, вдвоём поедим.

Но Хасан всё стоял у двери.

— Ты что? — спросил Никитин.

— Посмею ли я, ходжа, сесть рядом с тобой? Хазиначи…

Никитин встал, взял раба за руку, подвёл к ковру, заставил сесть.

— Хазиначи из головы выкинь! — сердито сказал он.— Вместе горе с тобой делили, вместе и радость надо делить.

Хазиначи Мухаммед вернулся после полудня. За ним вёл в поводу коня тот самый стражник, что приходил брать Никитина.

Передавая коня, стражник приложил руку к груди:

— Да не прогневайся на меня, ходжа. Я лишь выполнял волю хана.

Хазиначи Мухаммед довольно поглаживал бороду, щурил припухлые веки.

— Оказывается, ты немало нагрешил! — сказал хазиначи.— Хусейна побил, за индуса заступился, опиум вёз, да и самого Асат-хана обидел! Хо-хо-хо!

— Хусейна не бил, опиум не вёз, это всё враки. А индуса убить не дал, правда.

— Индусы не люди! — наставительно произнес хазиначи.— Захочет мусульманин плюнуть кафиру в рот, тот сам обязан рот раскрыть. Запомни эту истину, если не хочешь попасть впросак. Мы здесь господа, а они — твари, ничтожество, грязные свиньи, идолопоклонники. Ну хорошо. Ты новичок, первую ошибку можно проcтить. Но как ты осмелился самого Асат-хана опозорить?!

— Асат-хана?

— Хо-хо-хо! Не притворяйся! Мне всё рассказали. Конечно, не сам Асат-хан. Хо-хо-хо!

— Ничего не ведаю…

— Да с мальчиком-то!

— С сыном Асатовым? А что я сказал?

— С каким там сыном! — залился Мухаммед.— С каким там сыном!

— Неужели?..— догадался Афанасий.— Тьфу, срамота! Но ведь я ненароком…

Хазиначи веселился:

— Подумать: Асат-хан, приближённый самого Махмуда Гавана, военачальник над семьюдесятью тысячами, владыка Джунара, а ты ему такое… Хо-хо-хо!.. При всех!.. Отчаянный человек Юсуф! Да… Не хотел сначала Асат-хан и слышать о тебе. Но я сказал, что ты человек нужный, что я сам тебя в Индию звал, буду о тебе малик-ат-туджару говорить. Про меха рассказал. Ну, сам видишь — конь здесь, а тебя никто не тронет.

— До смерти буду благодарен тебе, хазиначи. До смерти.

— Ну, ну, ну… я хочу пить, Юсуф. У меня где-то два кувшина припрятаны. Пойдём, я хочу расспросить тебя о дороге на Русь.

Оставив полупьяного, задремавшего хазиначи в каморе, Никитин пошёл проведать жеребца. Не верилось, что конь дома. Видно, сильно распалили хазиначи рассказы о дешевизне русских мехов, коль выручил. Поначалу-то неуверенно говорил: может, отдадут коня… Да. И пьяный-пьяный, а про дороги, про города русские всё выспросил и хотел записать. Что говорить! Дошлый мужик! И видать, не маленький, коли его сам Асат-хан послушал. А так вроде ничего особенного. Купец и купец. Конями промышляет.

Под навесом Никитин нашёл Хасана. Раб чистил коня, разговаривал с ним.

— Хасан,— позвал Никитин,— а что, очень богат твои хозяин? И знатен?

Хасан вздрогнул, но узнал Афанасия, заулыбался.