Все народы едино суть

Мухаммед жил как боярин, ни в чём себе не отказывал. У него в Джунаре было много знакомых, он свободно мог бы жить у кого-нибудь из них в доме, и Никитин знал, что персу предлагали это, но он не покидал подворья.

— Здесь я никому ничем не обязан! — объяснил перс.— Плачу деньги и делаю всё, что пожелаю.

У него была страстишка к вину, и он частенько нарушал законы своего пророка. В такие часы у дверей его каморы всегда торчали слуги, никого не пуская внутрь.

Афанасия перс не стеснялся. Нагрузившись, он читал ему вслух стихи Хафиза о красавице, за родинку которой стоило отдать Бухару и Самарканд.

— Что значит милость султана, власть, почёт, если ты не можешь исполнять своих прихотей? — пьяно болтал он.— Все мы умрём, и надо спешить…

— Мустафа похоже рассуждает! — подтрунивал Никитин.

— Не сравнивай его мыслей с моими! — сердился хазиначи.— Чурбан и флейта из одного дерева, но чурбан не умеет петь. Ему недоступна тонкость чувств.

— Да пей, мне-то что! — отвечал Никитин.— Только, слышь, ради прихотей своих жить — как раз оступишься.

Чувствуя внутреннее сопротивление чужеземца, перс раздражался.

— Посмотрим, как ты будешь жить сам! — злился он.— Не тычь мне заповеди своего Христа. Если уж ты настолько проникнут своей верой, то почему сидишь со мной, считаешься с нашими обычаями? А? Беги прочь из Индии!

Он задевал в Никитине больную струну. Действительно, вокруг всё было чужое, тут молились чужим богам, а он не находил в себе силы осудить многое. Наоборот, в нём лишь укреплялся интерес к этой стране, к её людям и их вере.

Тот же хазиначи был не хуже Митьки Микешина или Кашина, а знал куда больше обоих. Ремесленники-мусульмане, у которых купцы-ростовщики за бесцепок скупали их работы, вызывали в нём сочувствие. Удивляли почтение к старшим и гостеприимство индусов, их факиры.

За песнями и плясками танцоров, за удивительными храмами, за спокойным достоинством крестьян Никитин смутно угадывал красивую душу неведомого народа, и ему хотелось проникнуть в неё.

Между тем из рассказов Мухаммеда он всё больше узнавал подробностей о богатствах Индии, о её достопримечательностях и о соседних странах.

Перс был не чета другим купцам, знающим только свои барыши. Он говорил Никитину об острове Цейлон, где живут дикие племена, а на одной из гор сохранился след Адама, о далёком Китае, откуда везут фарфор и чудесные изделия из слоновой кости, об алмазных копях Голконды, о религии индусов.

— Я уж много прожил в стране,— признался он,— но всех индийских вер не знаю. Их много. Веруют они в Вишну, в Будду, в других богов… Всё в мире считают воплощениями своего бога. Считают, что жизнь у человека не одна, что душа его после смерти вселяется в другое тело. Даже в тело животных. Свет ислама ещё не озарил всей Индии. Да ты сам увидишь их храмы. Только вряд ли узнаешь что-либо толком. Они своё учение не только от нас, но и от своих шудр, рабов, скрывают.

Да, Никитин заметил, что все его хоть и случайные попытки разговориться по дороге с индусами натыкались на молчаливый отпор, как только речь заходила об обычаях народа.

Может быть, это происходило потому, что его принимали за мусульманина?

«Когда-нибудь откроюсь им, может, доверятся!» — решил он.

За время сидения в дхарма-сала кожа его опять посветлела и вызывала любопытство индусов. Но мусульманский вид Никитина и его окружение настораживали их по-прежнему.

Подойдя как-то к индусу, расположившемуся в тени каменного забора с горшочком риса, Афанасий окликнул его.

Индус повернул худое, голодное лицо, вздрогнул, медленно вытряс рис на землю, в пыль, и пошёл прочь, выпрямив спину и не оглядываясь.

Только потом Афанасий узнал, что индус не станет есть при чужом, а взгляд мусульманина считает поганящим пищу. Надо было вести себя в этой непонятной стране осторожно.

Так и не удалось ему в Джунаре ни разу поговорить с кем-нибудь из индусов. А поговорить очень хотелось.

— Послушай, ходжа! — спросил он как-то раз перса.— Вот слух есть, что в дебрях тут, в горах обезьяний царь живёт со своей ратью, всякие чародеи бродят… Верно ли?

Мухаммед неопределённо похмыкал:

— Знаю… Сам слыхал. Индусы в них верят.

— А ты?

— Что я? Что я? — неожиданно рассердился перс.— Магов ты видел индусских? Видел. То, что они делают, противно разуму, и тут без шайтана не обходится. Индусы со злыми духами водятся. От них всего ждать можно…

Никитин понял его вспыльчивость. Нехорошо о нечисти говорить. А в глазах даже самых отчаянных «жадных» он читал суеверный страх перед индусскими факирами, да и сам испытывал неприятный озноб, когда смотрел на их дела.

Ну, ладно там, взобраться на шест, ничем не укреплённый, у всех на глазах просто поставленный на гладкий пол, ладно, броситься голой грудью на ножи, воткнутые торчмя в землю. Но взять да и оторваться от пола, повиснуть в воздухе,— тут отдавало чертовщиной. Никогда бы не поверил он россказням, если бы не видел такого своими глазами.