Все наши скрытые таланты

Я иду длинной дорогой, не сворачивая по тропинке направо, как обычно делаю после школы. Я сворачиваю налево и иду в обход вдоль реки. Удивительно, насколько важным это место стало для меня в последние несколько недель. Когда-то это была просто дорога домой, а до этого – школьный проект. Я запускаю камешки и кидаю ветки, чтобы понаблюдать, как они тонут. Зеленые водовороты с пеной. Жестяные банки. Сигаретные окурки в заброшенном гнезде лысухи. Я обхватываю себя руками и думаю о поцелуе, о своем первом важном поцелуе, поцелуе с тем, кто мне небезразличен, от кого у меня бьется сильнее сердце и разогревается кровь. С первым человеком, который помог мне понять, что настоящее влечение— это не просто формула, это не вопрос, кто как выглядит и что о тебе думают. Это не математика. Это магия.

И мне хочется рассказать об этом Лили. Хочется рассказать ей, что ее брат стал для меня самым невероятным человеком на свете. Что я настолько ужасно втрескалась в него. Но, возможно, я больше не увижу единственного человека, которому я могла бы честно признаться в этом.

А что, если бы я и сказала? Она что, стала бы тыкать себе пальцами в глаза, а потом в насмешку говорить: «Фу, мой братец!»?

Нет. Только не Лили. Лили бывает разной, но в том числе и непредсказуемой. Она не скучная. Она не стала бы подражать персонажам американского ситкома. Я закрываю глаза и вспоминаю ее. Я воображаю, что она до сих пор здесь, и что мы до сих пор подруги, и что прошедшего года не было.

И в этот момент я вижу ее. Ее длинные пряди грязно-русых волос, ее слишком широкие, почти неземные глаза. Я мысленно заговариваю с ней, пока она сидит в своей типичной позе. С ней можно разговаривать часами, а она все так же будет рисовать и рисовать, отчего складывается впечатление, что она не слушает. Но потом она поднимет голову, задаст вопрос, и ты сразу же поймешь, что все это время она слушала очень внимательно.

– Дело в том, Лил, что я даже не могу сказать, то ли мы обе выросли и стали взрослее, то ли я стала другой, а он всегда был таким замечательным. Но я сильно подозреваю, что он всегда был таким замечательным, а я слишком тупой, чтобы это заметить.

– М-ммм, – мычит она, черкая по листу бумаги карандашом.

– И я понимаю, что для тебя это странно! Я знаю, что ты не хочешь слышать про своего брата! – распаляюсь я, расхаживая по ее комнате. – Но если бы ты влюбилась в одного из моих братьев, я бы нормально к этому отнеслась. Тебе, кстати, случайно никто из них не нравится?

– М-ммм, нет.

– Ну ладно, хорошо, они ведь такие взрослые.

– Вариант второй.

– Что?

– Он был замечательным все время. Ты тоже, но ты так пугалась любого, кто смеет быть самим собой, что боялась это заметить. Как только ты перестала стараться быть похожей на других, ты оценила преимущества непохожести.

– Заткнись. Что ты рисуешь?

– Утку.

– Покажи.

И она показывает мне утку, но, что важно, такую, у которой имеется какая-нибудь чудная особенность: механический клюв или заводной ключ на спине. Полуутка, полуробот.

Я открываю глаза, и передо мной снова река. Грязная, непонятная, но всегда на одном и том же месте.

– Вернись, – шепчу я. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, вернись.

Этой ночью мне снова снится Домохозяйка, но на этот раз не у подземного перехода. Она находится в другом месте города, где река уже. У берега из воды торчит перевернутая тележка из магазина, поблескивая на солнце своим металлическим каркасом. Домохозяйка стоит на другом берегу, и ее волосы закрывают ей лицо. Она показывает на что-то пальцем. Я слежу взглядом.

На полпути между нами, в реке, плывет туфля. Точнее, черная замшевая туфля-балетка, чуть зеленоватая от воды. Но она не тонет в отличие от тележки, а плывет, похожая на крошечный стильный кораблик. В моих внутренностях возникает знакомое ощущение поднимающейся речной воды.