Работал он блестяще, если чего-то не понимал, просил режиссера «показать». Редкое качество – актеры, как правило, не любят, когда им «показывают». Никаких звездных замашек у Баталова не было: работал наравне со всеми. В перерывах рассказывал об Анне Ахматовой, о своей особой дружбе с ней, любви к ее стихам. О том, что Ахматова дружила с его мамой, актрисой МХАТа Ниной Ольшанской. О том, что, приезжая в Москву, Анна Андреевна всегда останавливалась у них в доме, причем именно в комнате Алеши. Куда на это время переселяли Алешу Баталова, мы не спрашивали. С нежностью вспоминал, что Ахматова подарила ему первый в жизни автомобиль: он знал в нем каждую деталь, каждый винтик, своими руками мог собрать и разобрать. Любовь к машинам, увлечение автотехникой остались с ним на всю жизнь. Водил Баталов всегда очень аккуратно, а вот с ГАИ отношения у него складывались непростые, и это удивительно. Как-то мы на машине «рафик» ехали с Баталовым и еще несколькими членами группы в качестве пассажиров на съемку, и нашего водителя за какое-то нарушение остановили. Тот понуро пошел объясняться, а мы, зная всенародную любовь к Баталову, стали Алексея Владимировича просить вмешаться. Баталов, нахмурившись, ответил, что не стоит ему этого делать, но под нашим натиском все-таки отправился к милиционеру. И когда подошел и, улыбаясь, сказал буквально пару слов, гаишник как будто назло проколол права нашему водителю. Мы в машине замерли, а вернувшийся Баталов устало произнес: я же вам говорил, не стоит мне этого делать.
О себе Баталов говорил мало, что было естественным для актеров старой школы. Алексей Владимирович боготворил режиссера Иосифа Хейфица, который открыл ему путь в мир кино. Очень любил свою дочь и не переставал искать возможности ее вылечить.
Когда киносообщество костерило наш фильм на все лады, Баталов ни разу не встал на его защиту, что нас с Володей удивило. Нам казалось, что в Союзе кинематографистов он имел вес и голос.
Много позже, когда все устаканилось и киносообществу пришлось смириться с тем, что публика у нас глупа и любит не то, что должно, Володя в каком-то интервью удивился молчанию Баталова. И тогда Алексей Владимирович стал публично говорить о фильме, о своем герое и о роли Меньшова в его актерской судьбе хорошие, благодарные слова.
Иннокентий Смоктуновский
Как украсил Иннокентий Смоктуновский фильм «Москва слезам не верит», знают все. Но мало кто знает, что снимали мы этот «летний» эпизод у старого Дома кино глубокой осенью. На репетициях актеры стояли на лестнице с синими носами, в пальто и шубах, только при команде «мотор» мы их сбрасывали на несколько минут съемки. Дублей, помнится, было два, и после возгласа режиссера «снято, всем спасибо!» вдруг повалил густыми хлопьями снег. Но мы успели!! Мы сняли этот прекрасный смешной эпизод!
Меня удивило признание Смоктуновского, что Борис Равенских, с которым он работал в Малом театре, был самым интересным в его жизни режиссером, не считая Товстоногова. Мне с Равенских работалось непросто, я думала, они с Иннокентием Михайловичем настолько разные, что им тоже друг с другом должно быть нелегко. Но оказалось, совершенно наоборот.
А о том, как много для него значил Товстоногов, Смоктуновский рассказал мне однажды очень образно. Он пришел к Товстоногову уже сложившимся актером и думал, что знает об актерской профессии все. «Представьте, Верочка, что наше дело – это большая комната, с мебелью, картинами и фотографиями, которую вы за много лет знаете наизусть и даже с закрытыми глазами можете безошибочно сказать, где что находится. И вот Товстоногов подводит вас к знакомому дивану, чуть отодвигает его и показывает в углу крошечную, с детскую ладошку, совсем незаметную прежде дверцу, и предлагает вам заглянуть в нее. Вы повинуетесь и, открыв дверцу и прильнув к ней глазом, видите там Космос, огромный и прекрасный! И это редчайшее счастье – встретить человека, сумевшего расширить твои горизонты до размеров Космоса».
Все это рассказал Иннокентий Михайлович, когда мы познакомились довольно близко.
Знакомство с человеком и знакомство с актером – разные вещи. Сначала произошло заочное знакомство с актером Смоктуновским, который вдруг стал греметь в Питере. Москва тоже о нем говорила, и так, поначалу весьма отдаленно, мы о нем узнали. До нас доносились мнения, что Смоктуновский – явление в театре. Произвел мощнейшее впечатление его князь Мышкин и, собственно говоря, с этого началась слава Иннокентия Михайловича. Но, оказывается, актерский взгляд на коллегу может отличаться от оценок публики.