Все не случайно

С Агеевым я не могла понять ровным счетом ничего, даже в долгом разговоре. Если все не важно, то что важно? Важно – здесь и сейчас, говорит мне режиссер. Я согласна. Но здесь и сейчас не возникает ниоткуда. Я начала думать: может, со мной что-то не так? Но режиссера не понимала и моя партнерша, прекрасная, тонкая актриса. Не понимала и второй режиссер, умело разбирающая самые сложные пьесы. И начался ад! Текст приходилось зубрить: он не опирался ни на какую логику, и поэтому его невозможно было запомнить. Мы механически рассказывали текст, но режиссер был доволен, чему-то громко смеялся… Нам все это казалось абсурдом, но мы не хотели обижать режиссера и решили довести дело до конца: подчинялись ему, как марионетки, тупо зубрили текст и без интонаций его произносили – потому что любая интонация, сказал режиссер, тоже плохо. Каким же это было насилием над актерской природой! Но мы крепились и довели дело до того момента, когда настала пора сдавать спектакль главному режиссеру и директору.

На сдачу спектакля пришли гримеры, костюмеры и реквизиторы, обслуживающие спектакль. Всю свою работу они выполнили загодя и теперь могли пройти в зал и посмотреть. Спектакль предназначался для филиала, помещение там маленькое, так что зал оказался заполнен. Мы сыграли эту «черную комедию» при гробовом молчании зала. Только наш режиссер иногда вдруг всхохатывал. Произнеся последние слова своей героини, я вдруг поняла, что добежала этот нескончаемый марафон и сейчас рухну, как лошадь, которую надо пристрелить, что у меня нет сил даже на то, чтобы разгримироваться. Сдача спектакля закончилась, я сидела отупевшая и без сил. Гримеры, костюмеры и реквизиторы вежливо, с извинениями сообщили, что не поняли ничего. Писарев – главный режиссер – сказал, что это невозможно смотреть, а директор добавил, что это невозможно продать. Я не помню, как пришла домой и как свалилась с высокой температурой. Я лежала без движения три дня.

Театр расстался с Агеевым по-джентельменски: все деньги по договору ему заплатили. И театр ушел в отпуск, а я старалась за время отпуска залечить душевные раны.

Позже мы узнали, что Агеев очень болен и уже был болен, когда репетировал с нами. Вскоре он умер, и мы подумали, что, может быть, болезнь так повлияла на такое странное его существование в этом проекте.

Возобновив работу в новом сезоне, театр предложил нам этот проект не бросать, а как-то его доработать без Агеева, с нашим вторым режиссером. Театр потратил деньги на декорации, костюмы, парики и, наконец, на огромный телевизор, задействованный в спектакле, да и нашего актерского времени и нервов тоже потрачено немало! И мы, подумав, взялись за работу.

Переделывать всегда труднее, чем делать заново. Так что мы решили начать все именно заново – от печки. И для начала устроить нормальный разбор. Мы хорошо поработали, и в результате получился неожиданный по форме и очаровательный по анекдотическому содержанию спектакль, на котором смеялась публика: и мы этому радовались. Спектакль играли несколько лет, всегда с аншлагами, правда, он шел в маленьком зале всего на шестьдесят мест. Люди его полюбили, и мы, залечив наболевшее, тоже полюбили его всем измученным сердцем.