Все о моем дедушке

— Господа! Господа! Успокойтесь! — закричал Гоньялонс, преподаватель каталанского, который всегда обращается к ученикам «господа». Никто его не слушал, и он пустил в ход тяжелую артиллерию: — Или вы сейчас же успокоитесь, или все достали листочки и пишем: «Контрольная работа»!

Тут же воцарилась гробовая тишина, и я прошел на свое место. А Гоньялонс толкнул убойную речь. Не зря они с Мартой — мои любимые учителя в школе. Остальные мне были побоку. Гоньялонс с невозмутимым спокойствием обратился к классу:

— Насколько я понимаю, вы все смотрели новости. Или слышали их. Я был бы рад предположить, что вы прочитали их в газете и обдумали, но вряд ли нам выпала такая удача. Итак, все знают, что о дедушке Сальвы сейчас кричат на каждом углу. Но, как вы сами видите, Сальва от этого не изменился. У него не отросли ни рога, ни хвост, ни ангельские крылья. Единственное, что нас должно сейчас волновать, — что у него трудный период в жизни, и лучшее, что мы можем сделать, — это оставить его в покое. Дать ему спокойно жить и спокойно учиться. Поэтому, чтобы ему было сегодня полегче, повторим нашу любимую тему — сложноподчиненное предложение. Тема достаточно сложная и интересная, чтобы задействовать нейроны по максимуму и не оставить вам сил думать о посторонних вопросах. Все открыли электронные учебники, сейчас выполним несколько прелестных упражнений. И не смотрите так на Сальву — повторение у нас по программе.

После каталанского была математика, потом английский и, наконец, большая перемена, затем снова уроки. Все делали вид, что не смотрят на меня, не говорят обо мне и не стали относиться ко мне иначе. Как они ни притворялись, я знал, что это не так, но мне было фиолетово. Речь Гоньялонса оказалась идеальным противоядием от всего, что могло отравить мне жизнь, так что первый день в школе прошел без происшествий и быстрее, чем я ожидал. Был только один напряженный момент: на выходе из школы какие-то старшеклассники попросили у меня денег на автобус.

— Он всего-то три тысячи евро стоит… Мы слышали, у тебя дома кое-что награблено.

Шутка была такая примитивная, что в ответ мне пришло в голову только сунуть руку в карман, достать какую-то завалявшуюся мелкую монетку и выдать ее тому придурку. Я отвернулся от них и ушел, не обращая внимания, — пусть себе смеются, недоумки.

Клара, Начо и Лео продолжали исполнять свою роль телохранителей. Я рассказал им, что это всё клевета и ложь и что дедушка ни в чём не виновен. А они, как хорошие друзья, поверили мне и защищали меня.

— Забей ты на этих придурков. Тебе же сказала Марта: если кто-то будет к тебе докапываться, расскажи ей. Ну так завтра пойдешь к ней и расскажешь, — предложил возмущенный Лео.

— Нет. Им того и надо, — спокойно ответил я, не подав виду, что этот случай задел меня сильнее, чем я готов был признать. И что в тот момент, когда я протягивал ему монету, у меня рука чуть не задрожала и я еле сдержался.

— Тогда завтра у них что-нибудь пропадет, — с хищной улыбкой пригрозила Клара. — У одного такие очочки от солнца…

— Не надо, я же сказал. Забудьте уже про них. Ну что, прогуляемся? Я сегодня не особо тороплюсь, — сказал я, хотя на самом деле умирал от желания поскорее вернуться домой и поговорить с дедушкой, но тот Сальва, который держал всё под контролем, сделал небольшое усилие.

И они повелись. Все трое сказали, что у них дела после школы, но я дал понять, что я не в обиде. Лео пошел в одну сторону, а Клара с Начо в другую, вдвоем. Можно было бы за ними проследить, но мы с Лео решили их уважать — пусть у них всё идет как идет. Захотят — сами расскажут. Это наш стиль: тайна, верность, Швейцария.

Я не мог больше ждать. Едва отойдя от школы, я достал телефон и полез смотреть «Твиттер» и газеты. В школе я готов был спрятаться в туалете, лишь бы почитать последние новости, но сдержался. Слишком велик был риск, что меня кто-то за этим застанет, а мне такого не хотелось. Но теперь, на улице, вне зоны влияния нового Сальвы, уже не нужно было притворяться.

— Черт.

Похоже, полицейское расследование подтверждало вчерашние обвинения: писали, что дед присвоил огромные суммы, которые передавал политическим партиям, делился с друзьями-предпринимателями, а что-то оседало и у него в карманах. Ливень дерьма не то что не прекратился, а только усилился.

Я понадеялся, что дома мать успокоит меня какими-нибудь другими новостями, и дверь открывал с энтузиазмом.

— Мам! Я вернулся!

Но ее не было. На столе лежала записка: «Отпишись, как придешь домой. Целую. Мама».

Я так и поступил.

«Мам, я дома. Когда ты будешь?»

Она не отвечала, тогда я набрал отцу. Он взял трубку, голос у него был нервный.

— В школе всё нормально? Тебя никто не обижал?

— Нет, пап, всё хорошо. А как там дедушка? Я почитал немного, что пишут в газетах, и…

— Сальва, я сейчас с ним и его адвокатами. Потом перезвоню и всё расскажу.

Тут телефон звякнул. Я думал, мать ответила, но это было сообщение со скрытого номера. Картинка с заключенным в полосатой робе и шапочке, куда вставили плачущее лицо дедушки и подписали: «Твой дед, главный вор Каталонии».