Все себя дурно ведут

Вечером накануне отъезда супругов из Чикаго Хемингуэй зашел к Андерсону, чтобы занести символ своей признательности: огромный армейский вещмешок, наполненный консервированными продуктами из его квартиры, общим весом более сотни фунтов. Этот жест тронул Андерсона.

«Помню, как он поднимался по лестнице, великолепный и широкоплечий, во весь голос обращаясь ко мне, – вспоминал Андерсон. – Здорово он придумал – принести приятелю-писаке еду, которую он все равно не взял бы с собой»[73].

Андерсон сторицей отплатил ему за услугу. Через несколько дней, когда Хемингуэй поднимался на борт трансатлантического лайнера, при нем была редкая валюта, которую не принял бы ни один банк: личные рекомендательные письма Андерсона, адресованные самым влиятельным фигурам литературного Парижа.

Супруги Хемингуэй прибыли в Париж накануне Рождества – далеко не в самое благоприятное время для знакомства с городом. Это было все равно что увидеть прославленную и эффектную красавицу без макияжа, в тот момент, когда она мучается похмельем. Даже беднейшие экспаты старались сбежать от сырой и унылой парижской зимы, и Хемингуэи вскоре последовали их примеру. Но сначала им предстояло сойти с поезда, добраться до гостиницы «Жакоб э д'Англетерр» в Сен-Жермене и обустроиться на новом месте. Шервуд Андерсон жил в том же отеле во время недавнего пребывания в Париже и рекомендовал его супругам; он даже заранее прислал приветственное письмо, которое ждало их прибытия. Отель отличался дешевизной – 12 франков, или чуть меньше доллара, в сутки – и пользовался дурной славой в экспатриантских кругах[74]. «„Гранд-отель“ Викки Баум был лишь бледным подобием интриг и драм, происходивших в этом отеле», – вспоминал один бывший парижский редактор[75]. Длинный список колоритных знаменитостей из числа творческих личностей, живших там, компенсировал унылый интерьер.

Подобно всем вновь прибывающим в Париж американцам, чета Хемингуэев бросила свой багаж в номере и поспешила в кафе «Дом» – движимый сплетнями и нервный центр экспатриантской колонии Левого берега. «Дом» считался эффективным средством от одиночества: сюда стекались все; его завсегдатаи, похоже, дали обет помогать новоприбывшим освоиться в Париже и присоединиться к их компании. Очень скоро Хемингуэя начали раздражать подобные кафе и их «постояльцы», как он называл экспатриантскую клиентуру, но поначалу супруги прочно обосновались в «Доме», борясь с головокружением и дезориентацией, которые испытали, впервые ступив на чужую территорию[76]. Там Хемингуэй и Хэдли потягивали горячий пунш с ромом и описывали первые впечатления в письмах к друзьям и родным.

«Мы бродили по улицам день и ночь, рука об руку», – сообщал он Андерсону. Было холодно, жаловался Хемингуэй и добавлял, что они приуныли[77]. «Не знаю, каким я представлял Париж, однако оказался он не таким», – позднее вспоминал он[78].

«Дом» обеспечил им временную передышку, но снаружи голые деревья и автобусы были словно покрыты слизью серого дождя. Блуждая по улицам, Хемингуэй и Хэдли всматривались в холодные каменные дворы и витрины магазинов, видели, как над конскими крупами поднимается пар. Многое в этом городе резало глаз. Экспаты, которые, пошатываясь, брели домой после попойки, продолжавшейся всю ночь, могли столкнуться с играющим на рожке пастухом, ведущим по улице стадо черных коз, или телегой, полной моркови. И город, и многие его обитатели будто носили на себе шрамы, напоминающие о войне. «Я видел, как хорошо справляются они с нехваткой конечностей, оценивал качество искусственного глаза и мастерство, с которым были восстановлены их лица», – рассказывал Хемингуэй[79]. Для Хэдли Париж был «непостижимо странным городом, удивительным и ужасным»[80].

Супружеская пара искала утешения в непритязательной роскоши и развлечениях. Район, к счастью, был невелик: центром его светской жизни являлись несколько кафе и баров, расположенных на расстоянии пары кварталов один от другого. Муж и жена подолгу гуляли, но радовались возможности вернуться в исходную точку. Хэдли поглощала французские пирожные, Хемингуэй погружался в составление восторженных, подробных отчетов о дешевизне еды, вина, литров различных спиртных напитков и номеров в отеле. Из-за инфляции Париж оказался весьма доступным для американцев[81]. Американский доллар был здесь королем и стоил двенадцать с половиной франков, канадский доллар стоимостью одиннадцать франков – лишь принцем. Даже вокруг сравнительно бедных приезжих увивались владельцы местного бизнеса, от хозяев отеля до рестораторов и poules, то есть проституток[82]. Почти каждый американский экспат мог рассчитывать, что с ним будут «обращаться как с миллионером и недолюбливать так же», по словам Альфреда Креймборга, еще одного американца, прибывшего во Францию в начале 20-х годов[83].