Все свои (СИ)

И хочется ему не то что подставляться, а вымаливать прикосновения этих белых-белых, нежных рук, без ссадин и мозолей, хочется, чтобы глубоко-больно-сильно, и чтобы всё это — Га-аааа-ра-а-а. Этак протяжно. Хочется касаться губами костяшек щиколоток, обнимать языком длинные пальцы на его ногах, смотреть — вдоль линии бесконечных ног, под не снятым до конца длиннополым одеянием, хочется уткнуться носом ему в лобок, заглатывая до горла — и чтобы слёзы по щекам, как глубоко-не-может-больше-хорошо.

Они переглядываются, и Шикадаю ночами снится, как песок, вездесущий песок делает с ним такое, что он готов душу продать, что наутро бельё его насквозь мокрое и грязное, а движения настолько медленные в попытке не упустить ни капли этих чудесных чувств, что даже отец подпинывает. Гааре тоже снится племянник — молодой, развратный, неудержимый. Который не может, но так дико хочет ещё, что Гаара благословляет свою выносливость джинчурики, чтобы, не в силах усмирить пожар внутри, разносить полночи полигон, с отмашкой погребая всё под барханами. И Шикадай чует это, только что не облизывается, трепеща в воздухе кончиком языка — но зрачки пульсируют, зрачки ловят каждый жест Гаары, и воздух потрескивает, как перед самумом.

Шикадай знает, что рано или поздно сорвется — потому что слышит, как дыхание Гаары становится чуть глубже, чует такое же одержимое, бескомпромиссное желание.

Нара знает, что сорвется не один.

Но продолжает отслеживать Гаару глазами, оттаскивать себя за шкирку, дрочить до алых кругов и хриплых стонов. Ловить жесты-запах-дыхание, непроизвольно смаковать на языке тот воздух, который минуту назад был в легких Гаары. Ловить взгляд — глубокий, контрастный, полный холода и нестерпимого жара. Выслеживать искорки безумия в глубине зрачков.

Шикадай вовсе не хочет скидок и поблажек. Он жаждет заполучить пустынного демона целиком.

***

Это случается не вдруг, не внезапно. К этому всё шло. Это складывалось из взглядов, фантазий, полуулыбок и намёков. Просто в один прекрасный момент Шикадай проваливается в безмятежные бирюзовые глаза, задумавшись, и Гаару продирает. Мурашками покрываются руки, и в животе твердеет ком. В зелёных блядских глазах, тёмных, раскосых нет привычного урагана чувств. Омут, бездонный и тёмный, и Казекаге ласково обхватывают ленты скользких водорослей.

Интересно, тени прохладные? И что может Шикадай ими делать?

Если он уснёт сегодня, то увидит чудесные сны и будет долго поутру принимать душ.

Во рту стоит ком, и печёт изнутри, и проще уйти. Гаара вежливо кивает сестре, которая полностью погрузилась в свои мысли, и встаёт, напоминая, что свою комнату в этом доме найдёт без провожатых. Уходит.

Шикадай трясёт головой, выбираясь из-под руки матери, в задумчивости привычно теребящей его хвост, и, пробормотав что-то о дяде Гааре, срывается вслед ему. Темари вздыхает и растирает виски пальцами — в клане встал ряд срочных вопросов, Шикамару с Наруто на миссии, поэтому всё разгребает она, щедро отвешивая тэссеном пинки виноватым. Хорошо хоть за сына не приходится волноваться.

Младший брат надёжнее, чем кто-либо вообще может предположить, и сердце её спокойно.

Шикадай же так не уверен. Он не знает, на что именно решиться, ситуация подскажет выход, но в собственной сохранности сомневается. Будь Гаара Ками, это было бы святотатством. Человеком — инцестом. Казекаге — не то и не другое, и Шикадай не сомневается. Бывает время расставлять и собирать ловушки. Сейчас время шагать со скалы, выясняя, умеет ли он летать.

Гаару он догоняет сразу за дверью комнаты, тут же окликая:

— Дядя!

Алые полы плаща обвиваются вокруг щиколоток Сабаку, когда тот легко, танцующе оборачивается, обрисовывая линию бедра. Весь он — продолжение одной сплошной алой линии — бедро, броня, черта плеч, строгая причёска алых волос. На них всегда — только сидеть и краем глаз смотреть, и думать, мягкие они, эти волосы, или жёсткие, густые, и запустить бы в них руки, уткнуться лицом, разобрать гребнем. Так сложно не думать об этом, особенно сейчас, и Шикадай делает единственное, на что сейчас способен — шаг вперёд.

Лапы юного хищника коснулись чужой территории, и старший из них лениво приоткрыл глаза, ожидая, что же выдаст щенок. Шерсть лежит на холке, руки Гаары опущены и расслаблены, лишь в глазах — клыки, когти и чужие внутренности. Безумие, любование, в которое легко ухнуть и не вынырнуть. Шикадай не думает — ныряет.

— Дядя, я вас провожу, — непререкаемой уверенностью, что с ним согласятся.

Казекаге это забавляет, и он согласно кивает. Если бой непонятно куда ведёт — сломай шаблон, как позвоночник об колено. Он согласен, что дальше, младший Нара?

В зелёных глазах вихри и водовороты, готовность и опасность. Гаара же бездна, и вот — он смотрит в ответ.

— Веди, — шелестит Казекаге, качается тыква за спиной, он ровно дышит.