Все свои (СИ)

Он всё сделает сам, перехватывает дыхание у Шикадая, и Нара сам вытягивает руки над головой, которые тут же ловит в жёсткую хватку Гаара, позволяя племяннику выгнуться, прижаться всем телом, пробиваемым дрожью.

Ему самому не шестнадцать, но он помнит. И он даст кончить — сначала племяннику, затем ещё и ещё, пока тот окончательно не потеряется, после чего наконец-то возьмёт его — и да, у того появятся силы участвовать в процессе, и будет трахать — долго, медленно, за всё время, за всё хорошее и плохое, и Шикадаю понравится до хриплых стонов и утра в чужой постели.

Нара не уйдёт.

Шикадай касается нерешительно белой шеи, ему всегда казалось, что она холодная, не согретая пустынным солнцем, и сильные-сильные руки, которым не хочется поддаваться лишь потому, что хочется касаться языком — кожа слишком грубая для этих мест истинного совершенства, и принять это, осознать — слишком сложно.

Шикадай теряется в этом шуршащем безумии. Песок продолжает струйками стекать с тела Казекаге, просыпается из рукавов, шуршит по одежде самого Шики и, кажется, свивается кругами по полу, но как это осознавать, когда мечты и фантазии — лишь жалкая тень реальности?

Хотел бы Шикадай, чтобы Гаара прямо сейчас его взял? Лениво, размеренно, или чтобы он не смог бы стонать, сорвав горло, до слёз по щекам и тем-самым-взглядом на Гаару. Чтобы извивался под ним, хныкал, руки тянул.

Или, пробивает волнующей дрожью, он хотел бы взять его, Гаару?

Сам Гаара уверен — что уже даже сейчас он за эти глаза не просто раздвинул бы ноги, о, он бы не стеснялся стонать в этих руках, глупо стесняться в таких вещах, когда желание перехлёстывает все возможные грани, и как бы Шикадай его ласкал. Восторженно, благоговейно, жадно и эгоистично, дорвавшись, как чётко Гаара бы поместился в его руках.

Но сейчас ему стоило бы остановиться, Шикадай наверняка уже осознал, на что провоцировал дядю, но что за ёбаная жизнь, им обоим это слишком нравится. Сознательно нравится, Гаара не обманывался — не хотел бы этого Нара, вывернулся бы, забил гормоны, придумал бы что-нибудь, а не выворачивался бы из кофты, сжимая бёдрами его талию.

Они оба оказались слишком серьёзны в своих намереньях и желаниях.

Значит, надо лишь перестать прикидываться и позволить стать себе — собой.

Гааре никогда не нравились хвосты — ни на голове сестры, ни на голове племянника. С Шикадая хотелось содрать резинку, стирая вытянутость черт, оставляя настороженность мелкого хищника-хорька, глаза, полные демонов, белые плечи, на которых вечно стянутые волосы смотрелись бы божественно. И запретить мальчишке собирать хвост, чтобы он склонял голову на колени, утыкался лбом, гладить его по затылку, чувствуя, как дыхание Нара становится всё тяжелее, всё сбивчивее, и как ему трудно лежать и не ёрзать. Задевать шею под волосами, кончиками пальцев, будто случайно, любоваться крупными мурашками и подавляемым мальчишеским порывом прижаться ближе к ласкающей руке…

…или гладить, пока гибкое тело не вывернется из рук, не навалится сверху, бесстыдно прижимаясь вставшим членом, потираясь всем телом, обхватывая руками, безоглядно подставляя шею в поисках жёстких губ и неласковых поцелуев, проталкивая колено меж ног Гаары и так же нещадно давя на его пах. Он бы тоже не стеснялся, швыряя Шикадая на колени и утыкая носом в свой пах. И брюки бы быстро намокли — от естественной смазки, от слюны Шикадая, жадно хватающего губами член Гаары, не решающегося без его слов стянуть столь лишние сейчас брюки, но готового закинуть его ноги себе на плечи.

…впрочем, неужели он готов себе в этом отказать?

Конечно же, нет.

Гаара усмехается и стягивает шнурок с волос племянника, придерживая его на кровати и отстраняясь. В глазах — ядрёная смесь чувств, но фыркает он совсем как мать и раскидывается, мать его пустынница-фуутонщица, котом по простыням, ловит взгляд дяди и выгибается.

У того в голове — пустота и лютый вымораживающий ад с хохочущими демонами, от которых Шикадаю жарко, как в полдень в песках, и мокро в штанах, и не терять этого контакта глаза-в-глаза, но как же Казекаге расстёгивает свой плащ…

Даже если его сейчас вышвырнут к чертям, одно это стоит всего.

Но дядя усмехается, и одежда соскальзывает с его плеч сама, как ранее броня, и на мгновение Шикадая пробивает осознанием роскошества этой картины — ткань складками, широкая ухмылка узких губ, глаза жара беспредельного, и к чёрту ощущение сна — это реальность.

Нара не подвержены человеческим приступам имитации звуков животного мира, но ему опять хочется лишь скулить, и в голове лишь радость — как хорошо, что недавно он сам с собой играл, как хорошо, что он готов к сексу, что мазь увлажняющая — скользкая и стоит в каждой комнате в стандартной аптечке имени паранойи Темари.

Ему сегодня дадут. Он пока не видел члена Гаары и, честно сказать, несколько стеснялся, но он его хотел — в любом виде, любого. И это, судя по всему, взаимно, и штаны Казекаге топорщатся недвусмысленно, и да, у него от этого течёт член, хорошо, он не стесняется этого и разводит ноги почти инстинктивно.