Все свои (СИ)

Они дышат одним воздухом — и тот, что был внутри Гаары, вдыхает Шикадай. Его мало, голова кружится, но это же близость, такая интимность с Казекаге, страшным, великим, желанным. Дыхание Нара — кардиограмма, выброс адреналина, лихорадочная дрожь. Шикадай делает пару шагов в сторону комнаты, предназначенной Гааре, когда тот продолжает. Тихо, бархатисто, голос его — обертоны бархата, битое стекло:

— Но я прекрасно помню комнату, в которой регулярно бываю второй десяток лет.

Дыхание его шевелит стянутые на затылке волосы, Шикадай готов в этом поклясться, как и в том, что дядя улыбался. Уголком губ, насмешливо, как иногда дядя Канкуро, как мама, как он сам, когда задуманное исполнялось. Нет, ему не жарко, не хочется выбраться из собственной кожи, просто, Ками-сама, как можно не думать?

— Тогда… Пойдёмте?

«Давайте, пожалуйста, дойдём до вашей комнаты, и я сделаю Вам массаж», «Давайте я составлю Вам компанию на горячих источниках?» и самое-самое «Можно я прямо тут, за дверью от мамы, встану на колени и отсосу Вам?». И это совершенно не мешает им обоим развернуться и пойти вглубь дома, где нет никого, откуда Шикадай как всегда развернётся и кометой рванёт к себе — дрочить и пихать в себя посторонние предметы в попытках пригасить это грёбаное безумие. Ему хочется биться головой об землю и плавать в морях Юки-но-куни, потому что Гаара идёт от него на расстояние полушага, не отдаляясь, тихо, бесшумно скользит, он Каге, и тень его накрывает ощущением присутствия.

Идти неудобно, развернуться — столкнуться лицом к лицу, Шикадай судорожно втягивает кусками воздух, и если бы не всё то, в чём в его голове участвовал бы не раз дядя, то уши бы пылали. А сейчас ему просто страшно, и он ловит время в этом ощущение чужой чакры-воли и пытается отыскать в себе что-то. Это что-то смеётся и вспоминает бледные тонкие губы. Песок, что касался настоящих губ Казекаге. Идти совсем неудобно.

— Шикадай.

Всё. Ахтунг. Яманака называют это состояние «шторка упала», и остаётся только расслабиться и получать удовольствие. Страшно? Нет.

Это же Гаара.

— Да?

— Спасибо, что проводил.

Чистенький, добрый Шикадай, выросший под сенью хвостов Узумаки, которого переклинивает до влюблённой девчонки от мрачного, пропитанного кровищей и страхом Гаары, который на расстоянии дыхания, который зовёт племянником. И которого тоже кроет — Шикадай читает в его глазах десятки поз, в которых бы его разложили, будь расстояние это меньше на миллиметр. Доли. Чуть-чуть, и всё это упадёт на голову тоннами песка. Шикадай хочет задохнуться, он хочет, чтобы его погребли, закопали, до слёз, до сухих судорог, чтобы получить всё и чуть больше, чтобы в конце не двигаться и сил смотреть на Гаару бы не было, а тот бы не отпускал его взгляда, и снова слёзы, и не верить, что может ещё кончить, но он — Казекаге, он может всё.

Он на всё имеет право. Он не постесняется взять.

И не берёт — потому что это тоже Гаара.

И хочется скулить — почему, дядя Гаара? Ты же хочешь меня почти так же одержимо-страшно, как я тебя, что останавливает тебя, почему ты изламываешь бровь, и лишь иногда еле заметно твоё дыхание становится чуть глубже. Напрягаешься ли ты, жмуришься, когда кончаешь, или наоборот — распахиваешь глаза? Поджимаются у тебя пальцы на ногах?

Казекаге склоняет голову к плечу — гладкие волосы переливаются — и смотрит в упор. Они стоят совсем близко, по всем правилам — неприлично, но так волнительно, что Нара облизывается судорожно, во рту — сухо.

А у Гаары глаза темнеют. Разом все — омуты без зрачков и дна, и от этого правда — жарко. Они смотрят друг на друга, и Казекаге щурится, как прицеливается. Подбирается.

Шикадай заворожен. Прищуром, двусмысленным шагом навстречу — но сейчас оба молчат. Казекаге Гаара но Сабаку — зверь-енот желтоглазый, белозубый, агрессивный. Смотрит. На язык Шикадая, племянника, мальчишки, розовый, и, о боги, как бы он хотел, чтобы сын его любимейшей сестры опустился перед ним на колени, как же его трясёт от того, что Наре бы это понравилось до той степени, что тот кончал бы, не притрагиваясь к себе, поклоняясь самовлюблённому демону-Гааре, который — ветер, раскалённый песок, слабая улыбка, кровавый флёр.

— И я больше не смею тебя отвлекать, — всё так же тихо шуршит богатый интонациями голос Гаары.

Он вдыхает воздух, что сейчас вдохнёт Нара, но как же несправедливо! В тёмных глазах — обещание. Всего того, о чём так мечталось Шикадаю, что не давало спать, что мешает думать трезво, заставляет плавиться в гостеприимной Конохе под залётными ветрами из Суны. Будь Тень Ветра тут чаще — он бы спятил к чертям, караулил, следил бы. Подставлялся бы под иронию и ехидство, дрожал бы под официальными одеждами, когда к мнению младшего из Каге прислушивались бы все, стёр бы себе всё в паху за пару недель к чертям.

Но сейчас не легче.

— Вы меня не отвлекаете.