Все свои (СИ)

А ещё он не знал, что глаза дяди могут потемнеть ещё сильнее.

Лицо его при этом становится высокомерно-отстранённым, тем самым, с которым он отдаёт приказы на зачистку от бандитов и карательные акции, и не будь Шикадай возбуждён, будь он после долгой миссии и абсолютно уставший, у него и то бы встал. Сейчас же хочется пасть на колени.

Колено Гаары становится на постель ровно меж разведённых ног Шикадая, Казекаге упирается в него локтём и склоняется над племянником. Тот смотрит широко распахнутыми глазами, и весь его мир, всё его внимание сосредоточено на дяде.

— Приподнимись, — нежно улыбается Гаара. О том, что надо уточнить у дяди Канкуро, так ли он улыбался, когда использовал Песчаный Гроб в детстве, Шикадай задумывается, уже когда приподнял вверх бёдра, опираясь на лопатки, голени и колени. Почти мостик, запоздало понимает Нара, кольцо. Возможно, надо было сесть на колени? Но нет. Он угадал. Гаара довольно щурится.

Дядя его не касается, лишь задумчиво разглядывает, и он наконец краснеет. А потом понимает, что был прав, что пальцы Гаары — лёд, в кольцо сомкнувшийся на его члене, и медленно-медленно. Сам он никогда себя так не ласкал — медленно, кончиками пальцев, максимально шероховато. Не хватало ему терпения, желание перебивало всё, что можно, хотелось наконец кончить, как, впрочем, и сейчас. Но сейчас — сказать Казекаге, что мало, что больше, да просто открыть рот не для очередного стона! А тот наблюдал. С интересом, вниманием, от чего поджимались яички и трепетало где-то в районе солнечного сплетения.

Шикадаю оставалось лишь наслаждаться чужими прикосновениями. Очень скоро заныли бёдра, повело голову, и момента, когда он кончил впервые за эту ночь, Нара не запомнил. Помнил лишь, как накатывало волнами, как текли слёзы, как он что-то говорил, молил, разевал рот, как рыбки в пруду, как трясло. Как не менялся ритм движений, как нажим был ровным, как Гаара-сама трогал его лишь рукой в самом чувствительном месте, молчал, смотрел.

Потом провал. Маленькая смерть.

Мокрый, скрутившийся эмбрионом Шикадай пришёл в себя значительно позже.

Белая спина Казекаге была на другом конце комнаты — Гаара аккуратно складывал их вещи. Их вещи. Шикадай минут десять просто сживался с этой мыслью, пытаясь не порваться на десятки счастливых влажноглазых ланей. Не захлебнуться.

Он уже утонул.

Педантично прибирающийся Гаара явно заметил, что Шикадай снова в сознании, но продолжал перебирать свою сумку, развешивать вещи. И параллельно наконец-то заговорил:

— Что ж, наверное, стоит сказать, что я хочу дальше. Я хочу, чтобы ты научился делать минет. Это не сложно. Сначала головка, потом всё остальное. Обхватить её губами, погладить языком, слизать всю смазку, — ровно и тихо, ровно и тихо, Шикадай, не вспоминай, какова на вкус твоя собственная смазка, ты только что кончил, — пососать, пока не освоишься с зубами. Пальцами попробовать член над яичками, можно и их — но аккуратно, не задевая ногтями, взять в руку, поперекатывать меж пальцев. Аккуратно, не торопясь.

Голос — что песок. Гипноз. И движения плавные, и кожа — мягчайший мех, и сам он разделся уже, и от возбуждения Казекаге у Шикадая аж зудит нутро. И приближается.

Шикадай — грёбаный извращенец со склонностью к инцесту. Потому что у него уже стоит от всего этого. Он молод, но не глуп, и разум ещё работает, но ненадолго. Дядя всё ближе.

— Глаза нельзя поднимать. Ты проглотишь всё. А потом я тебя возьму.

Тихая, ровная констатация факта. Шикадай подозревает, что выглядит сейчас, как маленькая озабоченная текущая шлюха, но его это не волнует, потому что чувствует себя он так же, и всё — лишь для Гаары.

— Я не буду груб, — шелестит упавший ещё на полтона голос Казекаге. Такая глубина и насыщенность не может, не должна прятаться и принадлежать одному лишь человеку, она должна таиться в глубине бархата небес пустыни, в зыбучих чёрных песках, на самом дне, и доноситься отзвуками, потому что целая — это слишком. Биджу и Ками! — сначала чуть масла и размять — чистая механика, но тебе понравится. Я покажу, как. Дальше уже продолжишь сам. Никакой особой растяжки не требуется — с твоей гибкостью я прослежу, чтобы все три пальца левой руки оказались у тебя внутри по третью фалангу. Потом я буду гладить твоё бедро — открытое, беззащитное, поцелую под коленом, пока ты будешь привыкать к отсутствию пальцев внутри, посмотрю, как мышцы будут пытаться сомкнуться обратно… или не будут. В любом случае, пустоту я наполню собой.

Подошедший к кровати Гаара наконец прижимается губами к шее Шикадая, ловя бешеный пульс губами и нежно-нежно гладя ниточку его под кожей. Ухо, словно обожжённое этим голосом, горит, член сочится смазкой, пальцы дяди выписывают лёгкие круги по его животу, и мышцы поджимаются. Штаны Гаары грубы, как и вся его одежда, но под ними жаркое, горячее, желанное тело, и Нара прижимается всё ближе. Губами Казекаге скользит обратно к уху, трогает языком мочку, скользит за ухо, мелькает мысль «так вот зачем там надо мыть» и пропадает, унесённая чужим дыханием.