Все свои (СИ)

Прямо, в глаза. Ломать шаблоны учили не только Гаару, а Шикадаю не страшно захлебнуться в чужих глазах. Поэтому только честно и ясно, хотя он никогда не скрывал, ближе-ближе-ближе, Ками-сама, пусть это длится ещё дольше! На чужих тонких губах — взрослая ухмылка, и будь он проклят, если нет там горечи. Хочется стереть её, устранить причину и принести чужие головы к ногам Казекаге на полированном блюде. Вы будете довольны, Гаара-сама? Воздуха нет, голова лёгкая-лёгкая, и он улыбается в ответ:

— Это мир отвлекает меня от Вас…

— О, Шикадай, — почти протяжно, почти мурлычет Гаара, перетекая на полшага назад.

Осталось качнуть вес с ноги на ногу, крутануться вокруг племянника, уйти, не пугать. Слишком это льстит, голосом Шуукаку в голове бьётся «моё-мой-забрать-до-конца-моё-мой», и страшно не за себя, а за то, что это вот роскошное, молодое, сильное сломать, измарать в себе, прогнуть, и оставить у ног, и посадить на биджево безумие, как слабых гражданских сажают на морфий.

Нара сильный, но нет ничего сильнее «хочу» Ичиби.

А Гаара — это страшнее Ичиби, и многие это знают, многие, но не самый дорогой сын любимой сестры.

На мгновение, не более, Шикадай твердеет скулами и выдыхает, но кокетливый бессознательный взгляд Гаары ловит лишь узкое лицо с кошачьими глазами, полными решительности, что способна держать биджу крепче печати. Мурашки по спине — ничего такого, ничего, но слава покрою нового плаща, ну правда, что он сам, как мальчишка…

А мальчишка тем временем уже достаточно быстр, чтобы поймать его за плечи. Вцепиться, сжать, и Гаара не может не признать — белые пальцы на багряном — это эстетично. И смотрит на Шикадая искоса, потому что всё идёт куда-то не туда, как сон, как бред, безумие.

От этого лишь слаще.

— Нет, пожалуйста, так больше… Гаара…-сан, пожалуйста, послушайте, я знаю, это странно, но правда, ничего страшного, дослушайте, прошу… Просто Вы, Вы… солнце, зной, воплощённое, сильное, не уходите, пожалуйста, да, я, наверное, больной…

Мальчишка, что же ты творишь? — хочется взвыть Гааре, потому что ну не бывает так, ну жгло их, но прошло бы, проходило, десяток лет, Нара бы женился, дети, дела, Казекаге просто был бы дядей-у-власти, ну зачем он это говорит. Всё проходит, хотелось бы сказать, но какое тут говорить?

— …увидел, понял, не могу — и каждого приезда жду, что вокруг — сравнивать, и то кощунство, но… — захлёбывался словами, продолжает Нара.

Гаара смотрит на него краем глаза из-под ресниц, не слышит чётко, но видит, как шевелятся чужие губы. Ну что ты делаешь, глупая мышка с кошачьими повадками.

Слова «я вас лю…» не успевает договорить Шикадай. У Гаары удобная поза — ему всего лишь надо вес с ноги левой перенести на правую, и ровно полшага вперёд. Впечататься в Шикадая, и всем весом прижать к стене, и навалиться, вцепиться в эти тонкие запястья, и, глядя в эти кошачьи зеленющие глаза, шипеть — чтобы понял, испугался, почувствовал всю глубину дядиного… благоволения. Прижаться пахом, прижать локти к телу и вздёрнуть чуть вверх — и не поцеловать, а трахнуть в рот, имитируя половой акт.

Язык у Гаары влажный, скользкий, и Шикадай инстинктивно сглатывает — слишком много сенсорной информации за раз. А потом он закатывает глаза, обмякает и ещё сильнее вцепляется в дядю, на этот раз и ногами, отвечает смело и просто, неумело, но Гаара жёсткий, жилистый, умелый и жаркий.

На второй минуте поцелуя у Шикадая ноют искусанные губы, выступили слёзы, и ему кажется, что он стекает от невыносимого счастья, но то лишь песок, что осыпается с Казекаге, оголяя кожу. Язык у дяди — ловкий, быстрый, хочется попросить, чтобы застыл, дал прикоснуться, но сил и возможности притормозить, оторваться и сказать нет. И Шикадай беспомощно стонет в поцелуй, царапая жёсткую ткань брони и плаща, под которой жерло вулкана.

Абсолютная защита разошлась песчаными волнами, чтобы сомкнуться за спиной, накрывая. Ему кажется, что песок и правда шуршит, или это кровь в его ушах, он не знает. Гаара, аловолосый, спокойный, далёкий, ближе, чем когда-либо, уверенно закидывает его ногу себе на бедро, подхватывает за ягодицы, спиной открывает дверь, чтобы та сама захлопнулась, делает два шага, не прекращая вылизывать шею Шикадая, и спиной падает на кровать. Весь этот путь — заставляющая алеть уши близость, когда его член совпадает с членом дяди, трётся, а когда они оказываются на кровати, Нара только скулит. Он готов кончить так и не знает, куда деть руки, хочется всего сразу — и ничего по отдельности. Растерянность, туман в голове, и так мучительно стыдно, что вот он, Гаара, под ним, и возбуждение его явно, и согласие — руками на ягодицах, а может он только беспомощно всхлипывать и тереться своим пахом о чужое возбуждение.

В глазах Гаары мелькают ироничные искры, отдаёт теплом, и могло бы всё закончиться так, не будь тут именно они. Тот самый всё могущий Казекаге, чьи бёдра только что сжимал коленями Шикадай, резко поменявшийся с ним местами, припечатанный не столько его небольшим весом, сколько властностью и жаром.