Все в руках твоих

Рано утром, на самом рассвете, жители общины распевая грустные похоронные колыбельные, направлялись за ворота города, чтобы при восходящем солнце, среди тишины и безмолвствия, проводить в последний путь Смаю и Пласу. Траурная процессия, облаченная в рыжие одежды под цвет окружающего бескрайнего песка, шествовала медленно и степенно. Считалось, что шуметь, даже плакать непригоже, дабы не нарушить глубокий сон почивших.  Заснувшим глубоким сном, пелись тягучие ритуальные колыбельные, в которых просили богов послать умершим крепкого, безмятежного сна в мягком песке, который должен был стать для них удобным ложем. Чтобы почившим удобнее спалось, в голубом сундуке, украшенным изображением парящих птиц, несли матрасы, подушки и одеяла. Считалось, что если вдруг по какой-то причине они на время очнутся ото сна,  утолив голод и жажду умершие снова заснут и не тревожат людей,  поэтому в погребение должны были положить кувшин с водой и немного еды.  Спать усопшие должны были до восхождения своей звезды, которая вновь падет на землю и подарит им новую жизнь.

Тамара невольно сравнивала обряды. Что ни говори, а люди везде похожи, и всем одинаково больно переживать разлуку. Любой народ в силу своих верований и фантазии пытается придумать миф, позволяющий спокойнее принимать произошедшее и пережить утрату. Традиция туазинцев была скромной, торжественной и какой-то умиротворяющей, но ей все равно было плохо. Наблюдая, как несут обернутые в яркие ткани тела убитых женщин, до нее только сейчас дошла вся опасность, с которой она столкнулась в ту ночь. Ей повезло, безгранично повезло, что избежала столь ужасной смерти снова, но вместо благодарностей богам, она тогда пила вино, смеялась и учила женщин семьи Та совершенно неприличным движениям. Представляя, что ее могли сегодня нести так же, Томке становилось  страшно. Ее прошлая радость, коварство, суетные намерения теперь казались мелочными, эгоистичными, и лицо запылало от стыда. А от вчерашних воспоминаний, за свое поведение хотелось провалиться сквозь землю.

«Как я могла?! Совсем стыд потеряла! Если даже отбросить скромность и приличия, то чего я хотела добиться? Ответных чувств? А разве задетый, даже оскорбленный мужчина сможет найти в своей душе хоть что-то похожее на симпатию? Нет. Тогда зачем все это? - память услужливо напомнила, как он отстранялся от нее, пытался вырвать, разжать ее руки. - Легко быть гордой, когда писанная красавица. А без внешности, значит, я - серая мышь, готовая на унижение? Если сама себя не уважаю, будет ли он меня уважать? Дура, он уедет,  а я снова останусь тут, и придется жить в городе, где крутила задом., где каждый раз, глядя на жрицу или ее служек, буду пылать от стыда, вспоминая, как низко пала. Тамара, ты этого добивалась?».

 От осознания своего падения, уязвленной гордости, захотелось плакать. Несколько слезинок потекли по щекам, но она их быстро вытерла.

«Хорошо, что повод есть! Никто не заметит». – а потом спохватилась, что повод страшный, и ей снова стало стыдно из-за своего себялюбия. Тома насупилась и решила исправиться, но плакать перестала из уважения к Смае и Пласе. Она склонила голову и всю оставшуюся церемонию скромно смотрела на песок.

Несмотря на ранний час Долон тоже был на церемонии. Он все еще выглядел уставшим, потому что проснувшись ночью, вспоминал слова сказанные Тамаа и понял, что не смотря на всю его обиду, она попала в больное место. После этого сон не шел, и одно он решил точно, Тамаа поедет с ним.  Но кроме этого, он так же испытывал стыд. Стыд перед собой.

Вольно или не вольно, но он думал о ней.  Думал и хорошее, и плохое, а вчера даже испытывал за нее тревогу. Волновало его и то, что вчера Тамаа получила фруктовую корзину и в ближайшие дни, ей должны были поднести еще несколько.

«Пока буду раздумывать, нужна ли она мне, все размышления могут оказаться напрасными. А потом и думать уже будет не о чем. Если мне достался такой дар, а у нее темность, значит она моя. В любом случае,  она разделит со мной постель, тем более что сама этого так страстно жаждет».

Долон устал от одиночества. Кроме того, воздержание тоже стало тяготить. С его даром было сложно  наведаться к шлюхе, потому что, смотря на нее, он чувствовал, как она устала, считает, сколько  еще предстоит ночью обслуживать мужчин, вспоминает вонь немытого тела предыдущего посетителя, сравнивает размеры... Для брезгливого Ло прикоснуться к таким, было, как искупаться в нечистотах, поэтому ему по неволе приходилось быть одному. Жениться он тоже не хотел. Не было той, с которой желал бы прожить вместе долго и делить постель всю жизнь.