Все вещи мира

как певицы синего спида в ночных аллеях в темных
деревьях там где скорбное зло и подруги живы мои

в темной ночи развалин расцветают тела и над ними

скалится свет недовольный солнечным их сочлененьем

и трава сожженная ветром колет липкое тело мое

и вертит хрустящая влага звезды в прибрежном песке

это солнце развалин темное гулкое солнце, предрассветные

сколы уступов и скал — то что вспышкой рассвета над морем

взорвется огнем водометов сквозь темную ночь восстаний

сквозь копошение моллов шуршание площадей

где воронкой в зарю вкручиваются осадки

и дрожит под слоистым нёбом черный язык

где плавит герилья июля тела камней, насекомых

и этот расплав мы пьем на скользящих немых берегах

позовите к себе нас в теплый войлок вечернего моря

в удушающий планетарий политики и любви

где навстречу дождливому лету ослепленные умброй утра

возвращаются влажные травы в город бессмертных москву

«Я был в сараево во время великой войны…»

я был в сараево во время великой войны
среди гудящих вспышек своими глазами
видел финские сосны татарские степи
средиземноморский мокрый песок
видел как солнце садится над тускнеющей
эспланадой

эти фразы меня беспокоят когда я иду

по москве — в тонкой пленке бульваров
проворачиваются фонари, я смотрю на тех
кто рядом идет и меня беспокоит огонь
их фаллических ног, их настоящая жизнь
сцепления их голосов

и то как в этнических чистках пропадают

большие миры и переулки вспухают почвой
после дождя и танки едут по улицам а тебе
хочется спать завернувшись в сирию и ливан
в афганистан и белудж обороняя рвы
отстреливаясь из-под песка

и вместе с дымом соцветий я снова расту

пышным огнем сквозь слюдяную ночь
и дождь как в начале модерна смывает
меня — в осень ислама к скоплению волн
и корней где горы не знают снéга и ли́ца
скрывает туман

я видел мост протянутый над горной рекой

надорванный ветром или прицельным огнем
скользящий к нему автобус и побережье где
они продают кислоту среди скрученных ветром
домов и за плечами их медленно нарастает
громада песка

«Ночью к тебе постучится огромный двадцатый век…»