Все время мира

Мне смешно: я прекрасно знаю, что она неправа, но когда гляжу на себя в зеркало, то вижу лишь свои недостатки.

– Мой отец, наоборот, видит во мне совсем другого человека. Он распланировал мое будущее так же, как и будущее Евы. Я буду первым хирургом в истории, который не переносит вида крови. Отец знает об этом, но ему плевать. Говорит, я справлюсь. Когда я получаю четверку, он смотрит с разочарованием. Если я пропускаю тренировки, он смотрит с разочарованием. Боже! Да даже если я откажусь участвовать в выпускном бале, это его разочарует. Есть вещи, которые обычно не должны интересовать отца, но папа сует нос во все мои дела. Потому что, когда я вернусь с короной королевы бала, он будет сиять от гордости. Не за меня, Дез, а из-за того, что другие видят во мне: я лучше всех. Идеальная во всем.

– А ты не хочешь быть такой?

– Нет, проклятие, нет! Я хочу набирать пару килограмм, а затем сидеть на какой-нибудь диете с подругами, чтобы скинуть лишний вес. Хочу выходить из дома ненакрашенной и непричесанной просто потому, что сегодня у меня нет настроения приводить себя в порядок. Хочу получить четверку и не чувствовать себя полной дурой, пойти на бал и танцевать с парнем, который меня пригласил, и не думать о своем наряде. Пропускать тренировки, если я устала, и не корчить из себя постоянно этого чертова лидера. Я хочу… хочу… – эмоции переполняют меня. – Хочу стать психологом и работать в одном из таких приютов, как тот, где жил ты, и помогать оставленным детям пережить случившееся. Но отца хватит удар, если он узнает об этом. Мечтать о чем-то в этой семье означает подписать себе смертный приговор.

Затаив дыхание, Дез смотрит на меня. Мне и самой уже не хватает воздуха, и только когда я чувствую, как мои легкие начинают гореть, я расслабляюсь и громко выдыхаю.

– Какой же жалкой я выгляжу, – говорю я.

– Напротив, ты прекрасна…

Дез не двигается с места, просто смотрит на меня, не отрывая глаз. И это непривычно, потому что чаще Дезмонд пытается смутить меня и вытащить наружу мое влечение к нему.

Неожиданно Дез вынимает свой iPod и наушники. Он надевает один и протягивает другой мне. Я вставляю его в ухо и слышу душераздирающую, но прекрасную мелодию.

– Что это за музыка? – спрашиваю я.

– Она называется «Белые облака». Ее написал один итальянский композитор, Людовико Эйнауди.

– Не думала, что тебе может понравиться что-то подобное.

Он пожимает плечами и поворачивает лицо к небу.

– Эта музыка приводит меня в порядок, когда у меня в душе хаос.

За этим простым объяснением, я уверена, скрывается что-то большее.

Эта музыка могла стать прекрасным аккомпанементом всей истории Дезмонда, потому что в ней слышится то же отчаяние.

Мелодичные звуки мчатся наперегонки и пробегают по всему телу, от головы до пят, словно ветер, который треплет верхушки деревьев. Эта музыка и есть Дезмонд, но она могла бы стать также и мной. На мгновение я представляю, что, возможно, для Деза эта мелодия – мы вдвоем.

Мне хочется обнять его, но я не знаю, будет ли сейчас это уместно. К счастью, Дез отрывает меня от моих мыслей. Он прикасается лбом к моему и обхватывает мое лицо ладонями.

– Когда у тебя вновь возникнет желание вызвать рвоту или порезать себя, приходи ко мне.

Я изумлена. Он держит меня в своих руках, и я сама хочу сделать то же самое: отдать ему всю себя.

– Обещай мне это, Нектаринка, – настаивает Дез.

Я киваю в ответ, еле-еле сдерживая слезы. Мое сердце того и гляди вырвется наружу из клетки, в которую я его заточила.

– Помнишь, что я сказал тебе про небо, когда мы поднялись на крышу? – я слышу тревогу в голосе Дезмонда.

– Ты сказал, что это единственное зрелище, от которого у тебя перехватывает дыхание, – шепотом отвечаю я.

– Я ошибался.

Он смотрит на меня, как будто читая в моих глазах, и я чувствую: что-то между нами изменилось.

– Это относится и к тебе. От тебя, Нектаринка, у меня перехватывает дыхание, как от звезд.

22 Дезмонд

Иногда человек, которого ты любишь больше всего, – это тот, кого ты хотел бы возненавидеть.

Сегодня День благодарения, и я не знаю, как себя вести. Совсем скоро я сяду за стол с семьей, членом которой мне нужно себя считать, но на самом деле мне придется отмечать этот праздник с чужими мне людьми.

Да, они хотят дать мне свою фамилию, но это ровным счетом ничего не меняет.

Я. Не. Принадлежу. Никому.

Я жил в двенадцати разных семьях, и ни одна из них не любила меня настолько, чтобы я захотел остаться. Напротив. Каждая что-то во мне ломала.

Никогда и никого я не смогу больше назвать мамой и папой, зная, что меня услышат.

Обращаться к моим родителям всегда было ужасно. Каждый раз это их так злило, что я начал просто избегать их.

– Мама? Папа?

И на их лицах тут же возникало раздражение.

– Какого хрена, Дез?

– Ты можешь закрыть свой чертов рот, Дез?

– Отвали, Дез!

Так что, пока надеваю свои драные джинсы и черную майку, я думаю о единственном человеке, которого сейчас хотел бы видеть рядом, – о Брейдене.