Всего лишь зеркало

Если это патология, если я склонен к самоубийству – то здесь и говорить не о чем. Сбой в генетической программе – и точка. Туда и дорога.

Но я-то идейный. Я духовный самурай. Человечество погибнет, в этом так же мало сомнений, как и в том, что скоро меня не станет. Если отвлечься от сантиментов по поводу красоты и религий – люди обречены. Я не хочу поддерживать иллюзию того, что все наладится, образуется, устаканится. Ничего не наладится само собой. Я протестую. Но не это главное; всемирное – это мой побочный мотив.

Главное же в этом мире – личное дело. Ты думаешь, что я испытываю восторг по поводу личной обреченности? Как бы не так. Я ненавижу смерть! Я готов даже умереть, чтобы отодвинуть ее хоть на мгновение. У меня просто не осталось резервов и иллюзий. Истребление иллюзий – опасная вещь, ибо покоится она на иллюзии, будто стоит убрать все иллюзии – и останется голая, неприкрытая правда.

Черта с два. Вместе с иллюзией уничтожится и правда: вот мое запоздалое и печальное открытие. Надо не иллюзии истреблять, писатель. Надо смело делать иллюзии стороной правды. Истины.

Думаю, ты меня начинаешь понимать. Мне 37 лет. В 37 жизнь не начинается и не заканчивается. Она обрывается. Вспомним Рафаэля, Байрона, Пушкина, Рембо, Маяковского, Хлебникова… Ван-Гога… Список убедительный. Тот же Питер Брейгель Старший дотянул лишь до 39. А где могила обожаемого вами Моцарта, немного не дотянувшего до 37? Где, люди добрые?

Моих родственничков, родную мне генетику, ты видел. Они легко протянут до 73. Это лидеры в номинации «Мистер и миссис Пошлость». Женщины?

Ты видел моих женщин. В кого я с ними превратился! Я низко пал к ногам Светланы. Мне стыдно стало смотреть в глаза себе, поэтому я стал избегать зеркал. Словно в доме покойника их не существовало для меня.

А это странно – не отражаться. Попробуй хоть день прожить не отражаясь. Тебя как бы нет. Ты стал бесплотной тенью. Под вечер уже сил нет терпеть, хочется убедиться, что ты занимаешь свое место в пространстве и времени. И страшно увидеть свое отражение: а вдруг тебя уже нет?

Лучше умереть, чем жить со Светкой и Ритулей. Их мелкая и тупая, какая-то фиолетовая сущность угнетает меня. Я называю их баклажанами с 17 грядки. Баклажан-Света, Баклажан-Рита. Обожаемые баклажаны…

Нет, я не умираю; я выбираю жизнь. Просто я отказываюсь жить либо растительной жизнью, либо дорасти в своем развитии до мелких принципов. А способны ли люди на большее?..

Что касается Оли, нашей дорогой светлой Оленьки (которая, кажется, даже в душе блондинка, хотя чужая душа – потемки), то это дама из области иллюзий, из каких-то романов. Не из жизни. Она настолько безнадежно целомудренна, что ее хочется развратить уже из педагогических соображений. Мне страшно, что она лопнет, словно мыльный пузырь, и разлетится радужными брызгами. Мне иногда кажется, что она не существует, что это просто моя выдумка в отместку жизни. Я не могу поверить, что такие бывают.

Честно сказать, я и за Вас боюсь. Хоть своим романом Вы и доказали, что являетесь доблестным рыцарем, врагом иллюзий, но при этом Вы чересчур красиво размахиваете мечом. Для хладнокровного убийцы Вы слишком романтичны. Нет, Вы не дожили еще до 37. Вам только 43. Вы не стали равнодушны к иллюзиям. Не верю, что Вы зашли в своем развитии дальше меня. Куда дальше? Куда?..

P.S. Пункт 1. Мне так хочется, чтобы меня кто-нибудь остановил, назвал все это бредом, и мы пошли бы пить шампанское. Но шампанское без иллюзий – это пойло с пузырьками.

Пункт 2. Написать столько писем, наворотить столько чепухи и не умереть – это даже не смешно. Это утрата достоинства. Сам себя загнал в тупик. Если найду достойный выход – порву письма и позвоню тебе. А если нет…

Приятного чтения.

P.P.S. Больше всего на свете мне жаль людей, написавших нечто подобное «Евгению Онегину» или «Моби Дику». Я бы поставил памятник Пушкину отдельно за «Онегина» и отдельно за все остальное; Онегину же воодрузил бы монумент только за то, что он убил поэта. Ненавижу поэтов, этих разносчиков иллюзий.

И Пушкин, писавший об интеллектуально развитом безумном Германне, и Герман Мелвилл прекратили творить в 37 (правда, один, Александр, был убит, а второй, Герман, и того хуже: доживал).

И тот, и другой знали цену своим творениям и цену публике, которая никогда их не прочитает.

Жаль.

Поэтому я и написал Вам. Мне стало жаль Вас. Лучше общаться с умным мертвецом, чем разделить судьбу Пушкина. По его меркам Вы уже зажились на этом свете, пардон за прямоту.

Ты залетел слишком высоко».

27

Пустыня.

Я иду вперед, ощущая за спиной зеркало. Не видя отражения, я чувствую, как уменьшаюсь в размерах. Оборачиваюсь. Я представлял себя именно таким: размером с валенок. Иду дальше, но уже знаю, что вскоре поверну назад. Почему же я не поворачиваю прямо сейчас, сию секунду? Я набираюсь решимости.