Всерьез (ЛП)

Вот бы можно было остаться в объятьях Лори, где все хорошо.

И, наверное, поэтому я и забываю про завтра и даже не ставлю будильник на телефоне, и сплю — елки, наконец-то сплю, глубоко и без снов. Счастливый, как дурак, в этом мире, что Лори для меня создает. Пока меня не будит звонок от Сального Джо в половине десятого, потому что я опоздал, безбожно опоздал, и Луиджи болеет, а Белле пришлось идти домой, и в кафе полный разгром, а я — сопля драная, ни капли ответственности, и хера ли я знаю, и мне, б…, надо быть там уже, б…, давно. И он с меня шизеет просто.

Озверелый — это его рабочее состояние по умолчанию.

Я в курсе, что он это не вот всерьез говорит.

Но сам шок… после всего… после того как со мной так бережно и заботливо обращались… он практически сдирает с меня кожу.

И внезапно все, что было с Лори, кажется такой херней. Мыльный пузырь, который того и гляди лопнет и уже уплывает от меня. А я вообще ни разу не принц, а ребенок. Сопля, блин, драная без капли ответственности, что говенную работу в говенной кафешке — и то нормально делать не может.

Вот где реальность.

А не… в этом… в этом херовом мыльном пузыре с мужчиной, который проснется однажды и увидит всю мою дерьмовость.

И его тоже разбудил звонок. Сальный Джо — человек заметный, даже через трубку, так что не знаю, сколько Лори успел расслышать до того, как я выбрался из кровати и из комнаты. Надеюсь, что ничего. Блин, до жути не хочется, чтобы он и этому стал свидетелем.

— Что такое? — спрашивает он, когда я начинаю бегать в поисках одежды и спешно ее натягивать.

— Про работу забыл.

— Это твой менеджер звонил? Он всегда так с тобой разговаривает?

Пожимаю плечами в ответ. Стараюсь не смотреть на него.

Он ворочается в своем облаке египетского хлопка.

— Ты уверен, что достаточно пришел в себя? — С миллисекундной паузой перед «пришел в себя», словно сперва он перебрал несколько других слов. «Достаточно сильный», например. Или «умелый». — У тебя было так мало времени.

— Сколько есть. И уж кому-кому, а точно не тебе говорить со мной о том, что я хочу, а что имею.

Я так резко дергаю молнию на толстовке, что едва не заезжаю кулаком себе в лицо, и бегом спускаюсь вниз, чтобы найти обувь. Если честно, я почти рад уйти от Лори. Не хочу говорить обо всем этом, а чем добрее он ко мне, тем больше хочется зареветь.

Так что нет.

Когда я наконец добираюсь до «Сального Джо», весь в поту и безнадежно опоздавший, в кафешке стоит полный дурдом. Не знаю, кто работал на кухне, пока меня не было, но там… не вот сплошной срач, но все не так. За ней никто не следил, и кругом бардак — все беспорядочно распихано куда придется. И да, звучит как задротство, но систематизация на кухне очень важна. А тут словно кто-то взял мои штаны и надел их задом наперед. И что за хрен делал закупки? Бекона слишком много, яиц мало, а помидоров вообще нет. Грибы какие-то сморщенные и потемневшие и блин, блин, бли-ин.

И это только подсобные помещения. А в зале… Понятия не имею, что там происходит, потому что из официантов работает одна Руби, и она, конечно, очень милая, но курит много травки, и это заметно. За столиками сидят посетители, и перед кем-то из них стоит еда, но довольным никто не выглядит, а в дверях толпится кучка американских туристов, которые подленько так ржут, что отвратное обслуживание — неотъемлемая часть знакомства с настоящей Британией.

Да, знаю, это всего лишь кафешка, и всего лишь работа, и не моя вина, и мне не надо принимать так близко к сердцу, но все навалилось и накрыло с головой настолько внезапно, что я принимаю. Близко к сердцу, потому что если нет, то, выходит, просто просираю собственную жизнь. Кругом все слепит и оглушает, и куда ни посмотри — везде находятся проблемы, с которыми я не знаю, как справиться, и внезапно могу думать только о том, что дед умер, а я так хочу, чтобы он был еще жив. Но и с этим ничего не могу сделать.

Я вообще ни с чем ничего не могу сделать.

Руки настолько трясутся, что даже фартук толком не повязывается, и я стою посреди кухни, как оцепенелый лось, когда внутрь вваливается Джо и сообщает, что я — безголовая и безрукая жертва аборта, которая сейчас похерит нафиг его кафешку. И он орет и орет, громче и громче, словно ему недостаточно, что его слышат все посетители, а надо, чтобы и вся улица была в курсе. Да Лори в своей кровати в Кенсингтоне — и тот наверняка слышит. Весь, ёпт, мир слышит.

Джо заканчивает с: «Разберись, или вали, или я сам тебя вышвырну» — и отчаливает одной необъятной волной колышущегося жира и мышц, как испанский галеон на всех парусах.

Руби наблюдает за спектаклем, опершись локтями о раздатку.

— Да-а, он сегодня, эт, капитально распсиховался.

— Ага. — Я пытаюсь вести себя как будто… как будто все в порядке. Да и вообще, какая мне, на хрен, разница? Никакой. Надо только сготовить какую-нибудь жрачку для каких-то людей — и все. На одной из рабочих поверхностей телепаются клочки бумаги.

— Эй, а это что?

— Где?

— Вот! — тычу пальцем я.

— А, эт заказы, солнц.