Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Велико же было его разочарование, когда вместо укрепления демократии, многопартийности, Директория взяла и закрыла «его» газету «Дело Сибири». Публиковаться в Омске теперь было негде – в следующем 1919 г. посылал, по старой памяти, рукописи в Курган, и несколько рассказов появилось в газете «Земля и труд». А тогда, в преддверии Колчака вспомнил, может, и «Женский журнал», который высмеял в «литературном памфлете» «Как я сотрудничал в “Женском журнале”». И вот что он рассказал. Увидев, что это чистой воды графоманское издание, ведущееся некомпетентными людьми, Иванов начал предлагать туда откровенную чушь: как изготовить пудру из березовой коры или сделать кожу рук идеальной, окуная их «в сосуд с крепкой водкой» и т. д. В итоге герой попал в сумасшедший дом. Но еще примечательнее этой довольно грубой памфлетности участие в «сотрудничестве» Сорокина. Рассказ с этой точки зрения предстает памфлетом не на журнал, а на Сорокина, которого, как написано в начале рассказа, «за дерзкое мужество» он «бесконечно» уважает, а в конце готов назвать «лицемерным троглодитом». Вспомнив, как заклеймил его же в статье «О кооперативном издательстве…» «похабным Хамом» (правда, не лично, а в ряду прочих), мы видим, что отношение Иванова к Сорокину осенью 1918 г. было негативным. Но даже если это было и всерьез – многие знали, что литературные ругательства в свой адрес Сорокин тоже называл рекламой и мог их поощрять, – не могло быть долгим. Слишком уж сходны были их натуры, павлодарцев, придумщиков, авантюристов, футуристов.

Это легко было заметить со стороны. Оленич-Гнененко в своих мемуарах подметил другое: «У Всеволода Вячеславовича было много родственного с Антоном Сорокиным. Это прежде всего блестящее знание кондовой, коренной Сибири, бескрайней казахской, ковыльной и песчано-солончаковой степи – легендарной “сары-арки”, быта, нравов и языка казахского народа». О том, что «оба необычайно тонко чувствовали первозданную свежесть слов, образов, красок», еще можно поспорить – верно это, пожалуй, только в отношении к Иванову. Но то, что они обладали «каким-то своеобразным мистификаторско-ироничным отношением к людям и событиям (…), то человеческо-сострадающим, то по-эзоповски прикрыто клеймящим», можно подтвердить. При этом они не щадили и друг друга. Если Иванов включал Сорокина в список «наемников реакции» и выводил в лит. памфлете чуть не в главной отрицательной роли, то Сорокин присваивал себе его произведения, ставя под его рассказами свое имя. Невероятные отношения дружбы-вражды, существовавшие больше в эстетическом измерении, чем в нравственном, моральном! Литература оправдывает все, лишь бы это было свежо, интересно, ярко, действовало на читателя, как на зрителя спектакля, а лучше циркового представления. Политика, политические взгляды и предпочтения были того же рода, т. е. без фанатизма – см. о вступлении Иванова сразу в две партии. У Сорокина была другая склонность – он симпатизировал религиозным сектантам и в 1910–1916 гг. вместе с отцом и дядей даже состоял в переписке с известным сектоведом В. Бонч-Бруевичем.