Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Но все-таки было не до смеха. Волновались и восставали крестьяне, против мобилизаций в армию бастовали рабочие и служащие, например, почты, трения между томской областной думой, Временным сибирским правительством и Всероссийским Временным правительством в Самаре становились все более вопиющими. Прибытие в Омск министров из первого, «томского» правительства (Временного правительства автономной Сибири – ВПАС) П. Дербера 19 сентября Административный совет посчитал подготовкой переворота. В результате одних – В. Крутовского, Шатилова, В. Якушева – арестовали, а А. Новоселова убили. Можно представить, что чувствовал Иванов, узнав об этом возмутительном злодействе. Наверное, чувства эти были противоречивыми. Новоселов ведь был не только писателем, но и министром внутренних дел ВПАСа в самый разгар борьбы за власть, в самую горячую, смутную пору. Когда только атаманам Красильникову и Анненкову все было легко и понятно с шашкой наголо. Если уж сам глава Временного сибирского правительства, неторопливый и осторожный Вологодский не мог до конца распутать ситуацию – ездил даже на Дальний Восток договариваться с двумя правительствами, «томским» ВПАСом Дербера и буржуазным правительством генерала Д. Хорвата, то где уж было Новоселову, учителю-воспитателю казачьего пансиона одолеть эту неразбериху. Он и с томской думой, где был сам Потанин, связи не терял, и с казачеством, поскольку сам был казаком, тоже. За то и пострадал: враги думали, что он заговорщик, «опасный человек» (Г. Гинс), не зная, что он прежде всего писатель. Мужество или затмение, героем он был или неудачником – решить невозможно, разделить нельзя. А может, он просто был идеалистом, искателем чудес, как герой его повести «Беловодье» Панфил, нашедший-таки свою волшебную страну. Но сначала умерев. Финал повести поистине удивителен: Панфил, «спокойный и ясный поплыл к тихой обители» по «морю-озеру святому, подступившему к самому холму», когда он «затих». Смерть описывается как радостное, красочное событие обретения мечты. Ему ли, Новоселову, тогда было ее бояться? Может, ее-то и не хватало, чтобы распутать клубок из правительств, партий, министров и амбиций, в который превратилась тогда прогнавшая большевиков Сибирь?

Иванову трудно было понять все эти хитросплетения политики, литературы, тайн чужой души. А может, и родственной, но оставшейся непонятой. По словам его друга Н. Анова, Иванов говорил: «Талантливый писатель… Блестящая повесть “Беловодье”. Жалко его страшно, человек был отличный. Мы с ним дружили». А как не дружить, если были земляками, оба из павлодарских краев (он – из поселка Железинского), и его очерк «Коряков-Кала», как мы предположили, Иванов не мог не читать, знать. Как и другие очерки – о старообрядцах Алтая, ставших героями повести. И если в ней есть поэзия родной Сибири, степной, лесной, небесной, насквозь крестьянской, от быта до утопии, то в очерке есть недоумение. Вернее, сомнение: как относиться к этому уникальному этнографическому феномену, анахронизму дониконовского времени – бережно, изучая, сохраняя, восхищаясь иконами, обрядами, или осудить за изуверство, фанатизм, деградацию, без сожаления распрощавшись с этими воистину староверами? И в этом весь Новоселов – в постоянных колебаниях, «качелях» между полосами жизни, и в большом, и в малом. Красноречивый факт: в эсеровской газете «Дело Сибири», в следующем после того, где было напечатано открытое письмо на смерть Новоселова (25 сентября 1918 г.), номере (26 сентября) Иванов публикует статью или заметку «О кооперативном издательстве писателей-рабочих». О злодейском убийстве там ни слова, кроме нескольких слов о «поднимающей голову реакции». Но уже в контексте другого убийства – книжного дела, «здоровой печати» и «здоровой книги», которые должна возродить демократия, а не реакция, кооперативное издательство писателей-рабочих, а не «спекулянты от печати».