Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Хотя порядка-то как раз и не было. Есть неясный фрагмент из записей «По тропинке бедствий». В одном абзаце Иванов пишет: «Красная Гвардия. Оборона Омска от чехов. На пороховом складе… Я хожу по улицам. Офицеры – любили драматические искусства», – все, как в «Истории моих книг». Но уже в следующем абзаце: «Приход чехов. Атаман Анненков. Меня мобилизуют, и я охраняю артиллерийские пороховые склады. – Бегство». Сие толковать можно так: Иванов не бежал или не успел бежать (или не захотел?) от вошедших в город чехов и взявших власть эсеров. Так что Иванова вполне могли мобилизовать, но не чехи, а анненковцы, из тех, кто поднял контрреволюционное восстание и помогал чехам победить. Но бежал от них, прихватив с собой оружие и боеприпасы. Сколько-то дней жил неподалеку от Павлодара «на Трех Островах», охотился, рыбачил, продавал рыбу на базаре, не вызывая подозрений: «Загорел, был грязен, оборван». Переждав, Иванов все-таки поехал к родителям, точнее, к отцу, который был монархистом и к большевистской идее, что «рабочие могут управлять государством», относился скептически, но как будто не враждебно. Тут произошло то, что потом он описал как недоразумение, хотя и какое-то подозрительное. Действительно, зачем было заносить заряженное ружье в дом и ставить его «в углу классной комнаты, где отец, сидя ко мне спиной, давал урок французского языка гимназисту», да еще «сыну станичного атамана». Объяснение вроде бы понятное, естественное – «от усталости». Но ведь тут же сидел и его брат Палладий, «изнуренный частыми приступами малярии и потому не все ясно соображавший». А по сути, вечно хихикающий «идиот», каким он предстает в рассказе 1921 г. «Отец и мать», или «О себе». Второе – более точное название, ибо фраза-формула: «Нет горя большего, чем говорить о себе» весьма подходит к разыгравшимся событиям. Мог ли сам Иванов застрелить отца, как сразу решили станичники и все, кто узнали о его нахождении на малой родине? Отец был самым близким ему человеком, в нем он сам зачастую узнавал себя – одаренный многими талантами, особенно гуманитарными, фантазер и мечтатель, с богатым воображением и потому отчасти авантюрист. Была ли обида или неприязнь, толкнувшие на убийство отца или даже на мысль об этом? Есть во всем этом достоевщина, «карамазовщина», взросшая на отцеубийстве. И только через восемь лет она всплывет под иным названием – «тайное тайных», где, вполне возможно, поучаствовала и тайна гибели отца как незажившая рана: он, Иван Карамазов, а не брат, «Смердяков», был настоящим убийцей.