Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Среди же рассказов Иванова начала 1919 г. были и с более-менее отчетливой религиозной темой. Особенно «Анделушкино счастье». Но писать целиком «сектантские произведения, акцентировать, выделять эту специфическую тему, противоречило его широкому таланту уже тогда. Стать вторым Новоселовым или Плотниковым, написавшем уже в 1920-е гг. повесть с таким же названием – «Беловодье», он уже не мог, даже если и захотел бы. Иванов видел, знал, испытал на себе самое дно народной жизни, его униженность циркача и клоуна сродни тяжкой доле бедняка-крестьянина или рабочего-батрака, русского или казаха. И чем смешнее были его клоунады, тем горше страдания и тем соблазнительней их религиозно-сектантское утешение, утоление. В этом он действительно был близок новокрестьянским поэтам Н. Клюеву, С. Есенину, С. Клычкову. Но только близок, не совпадая с ними. Ибо рядом со страданием у него была шутка, с драмой – комедия, с реалистичностью – футуристичность, с крестьянской фольклорностью – городская книжность. В силу этого его стиль, язык получали акробатическую гибкость, легко, мгновенно переходя от горьковского «босяческого» нарратива к сквозной метафоричности, а образы и сюжеты принимали вид неожиданных кульбитов, живорожденных словесно-образных уникумов.

Нет единообразия и в рассказах Иванова периода Директории и Колчака. Его книги-«самоделки» 1919 г. написаны вопреки усложнившимся жизненным и политическим условиям, от которых он явно отталкивался. Вместо «газетности», непосредственных откликов на окружающую современность, он писал о других временах, где было, может, и труднее, но роднее, светлее. Это рассказы о своей малой степной родине и о своих степных скитаниях по ней, тоже, как оказалось, родных, милых ему. Казалось бы, «Американский трюк» – рассказ об оглушительной – в прямом смысле слова – неудаче, постигшей бродячий цирк «Братьев Орц», который придумал войти в поселок ярко, в цирковых костюмах, и шумно, с бубнами, музыкой, криком, но который только перепугал до смерти мирных жителей.

Такой же трагикомической смекалкой одарен герой другого «скитальческого» рассказа «Дуэн-Хэ – борец из Тибета», который исчезает, оставляя своего наивного напарника отдуваться за себя – мнимого борца и настоящего проходимца. За этим напарником кроется сам Иванов, в своих скитаниях часто называвший себя «Савицкий», по девичьей фамилии своей матери. Мечтатель, безгрешный романтик, которого судьба занесла на край света, в забайкальский Зейск, – идеальный образ себя самого в дореволюционном прошлом.